Витек кивнул.
– Так вот, – продолжал Стас. – Мой отец погиб, спасая тебя. А я попал в детдом. И сначала, как я уже говорил, мне очень хотелось тебя убить. Но как назло, случая не представилось. Когда же к нам в детдом попал ты, я поблагодарил судьбу, но тебя оттуда практически сразу же забрала сестра. А потом появилась эта полуяпонка, – он кивнул на труп Александры, – и спутала мне все карты. Влюбилась, понимаешь. Я, конечно, не мог упустить такой шанс и поехал с ней в Японию. Но о тебе я не забыл, Витек. Я помнил о тебе все эти годы.
Но со временем желание убить тебя притупилось. Слишком долго вдалбливали в меня японцы свои бредни о судьбе и предопределении. И я подумал, что, не будь тебя и не погибни мой отец тогда, я бы никогда не оказался в Стране восходящего солнца и не стал тем, кем я стал. И я сказал себе, что если судьба распорядилась дать тебе вторую жизнь, то это, наверное, неспроста. Мне стало интересно, ради чего погиб мой отец и что же в тебе такого особенного, что равно по стоимости его жизни?
Я старался. Я очень старался. В Школе я был лучшим и, доказав это себе и другим, стал пользоваться уважением членов Нинкедан. В Организации уважают сильных и прислушиваются к их мнению. В то время они как раз планировали захват некоторых сфер влияния в Москве. Я убедил руководство якудзы в том, что этот захудалый городишко – лучшее место для их базы. И, конечно, намекнул о том, что примерно знаю, где искать подземный завод, законсервированный коммунистами. Мне выделили деньги на постройку этого клуба, – Стас бросил взгляд на потолок, – не подозревая, что я решил убить сразу трех зайцев. А именно – под крылышком Нинкедан основать свою собственную империю, найти завод и сделать на этом хорошие деньги и, конечно, найти тебя и посмотреть, во что ты превратился.
Стас внимательно посмотрел на Витька.
– Первые два зайца были практически убиты, когда я нашел тебя. Ты сидел в грязной палатке и торговал воблой. Признаться, желание убить тебя сразу возродилось с новой силой. Но я решил все-таки не горячиться и продолжить эксперимент. И устроил тебе веселую жизнь, надеясь, что – как учили меня все эти годы – в состоянии смертельной опасности ты все-таки докажешь, что мой отец погиб не зря, спасая тебя, и что ты настоящий мужчина.
В результате – какая неожиданность. Мой учитель обнаружил у тебя совершенный ки-ай. И параллельно начал убеждать меня в том, что я по сравнению с тобой полное чмо. Что, признаться, на некоторое время выбило меня из колеи.
Стас криво усмехнулся.
– Я очень сильно уважал моего учителя. И даже некоторое время был слегка неравнодушен к его дочери. Сейчас, когда у меня не осталось ни учителя, ни его дочери, ни уважения, я хочу только одного. Убедиться в том, что учитель был прав. Насчет того, что я – полное чмо по сравнению с тобой. И что мой отец погиб не зря, спасая тебя.
Стас молниеносным движением выдернул меч из ножен и вонзил его в стену. Клинок словно в масло вошел в дощатую перегородку и завибрировал, будто возмущаясь тем, что хозяин воткнул его в столь непотребный материал.
– Все, что тебе нужно, Витек, для того, чтобы спасти свою жизнь, – так это пройти мимо меня. Видишь, я безоружен. Можешь даже воспользоваться моим мечом, если хватит сил выдернуть его из стены, – думаю, мне он больше не понадобится. И знаешь, еще я думаю, что хотя бы один из моих учителей, покойный Эдгар По, сейчас был бы мною доволен…
Меч слегка покачивался в двух шагах от лица Витька. Вдоль лезвия шла искусная гравировка – извивающийся дракон, сжимающий в лапе то ли драгоценный камень, то ли шарик планеты. Мастер, создавший это оружие, искусно передал мощь стремительного движения чудовища, настигнувшего свою добычу.
Витек чуть наклонил голову, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Где-то он мог его видеть?
Ну конечно…
Если слегка сгладить зубцы гребня на спине дракона и сделать его голову чуть менее массивной, то в последнее время он видел его очень часто. В ванной, в зеркале. И во сне. В кошмарах. Совсем недавно он был красным и воспаленным, а сейчас поблек, но тем не менее все еще давал о себе знать по ночам ноющей болью в плече. И тогда вновь приходил во сне мертвый Ибрагим и, приложив к телу Витька раскаленный прут, смеялся, подмигивая единственным глазом.
И этот же дракон, вырезанный ножом по живому, выглядывал из-под бинтов на руке его изнасилованной сестры. Знакомый дракон. Виделись.
И снова Витек удивился сам себе. По идее, он сейчас должен был испытывать ненависть к человеку, который сидел напротив него…
Но ненависти не было.
Была всепоглощающая пустота – и странный бесформенный элемент этой пустоты, мешающий ощущению гармонии мира. Этот элемент сидел напротив и, выталкивая из себя ничего не значащие слова, мерцал изнутри яростью, обидой, ненавистью… Эти чувства имели ядовито-желтые цвета, схожие с гноем, сочащимся из застарелой раны. Они разъедали элемент изнутри и заражали окружающую пустоту своими тлетворными миазмами.
Это было неправильно. И это следовало исправить.
Но у пустоты нет тела, и она не может двигаться. Да ей это и не нужно. Величие пустоты в том, что рано или поздно все становится ею. И, чувствуя свое «я» частью пустоты, достаточно лишь желания немного ускорить процесс…
Элемент растворился сразу. И сразу пришло ни с чем не сравнимое ощущение гармонии мироздания. Вот только наслаждаться этим ощущением опять мешал голос. Но этот голос был другим, не тем, что Витек порой слышал ранее…
Этот был намного противнее.
– Слышь, братуха, ты это, у тебя с кукушкой-то как? Ты это… ты грабли-то расцепи. Он уже все, кирдык ему. Да расцепи ты грабли-то!
Ощущение гармонии пропало окончательно. Да и сложно сохранить таковое, когда тебя весьма чувствительно хлопают по щекам ладонями величиной с моржовую ласту.
Витек открыл глаза.
Он лежал на боку, сомкнув кисти рук на шее Стаса. Его пальцы настолько глубоко вонзились в плоть
