По дороге те же богомолки, подвязанные белыми платочками, и богомольцы с посохами в руках и котомками за спиною снуют гурьбами взад и вперед, и так же сечет их дождик, и так же печет их солнце, и так же тонут они в грязи <…> во времена мокрой погоды и задыхаются в пыли во время сухой и также находят себе приют только под редкими кустиками… А что они едят, что пьют? Отведайте их щей, отведайте их квасу! Домашние сухари, размоченные капельною водою – это их лакомство. Спросите, на чем они спят, что подкладывают под голову, чем прикрывают усталое тело? Те же по сторонам пустынные виды, в которых не на чем остановиться, не только потешиться, глазу. Только безобразные пожарища развлекают иногда зрение, с торчащими тубами, обрушенными печами и черными обгорелыми столбами, признаками недавнего пожара, без которого не проходит ни одного лета. <…>
Вы хотите остановиться на ночлег: ни одного часа вы не выдержите в душной комнате со спертым воздухом, в противном соседстве, на гадком диване; искусанные, израненные кровожадными насекомыми, лучше сказать, зверями плотоядными всех родов, от инфантерии, кавалерии и артиллерии, под музыку сверчков и кузнечиков, под пляску мышей с крысами вы бежите вон, чтобы улечься в вашей дорожной повозке <…> Привязанные лошади ржут без умолку, сонные ямщики окрикивают их крепкими словами, полупьяный сторож ходит с сальным огарком в руках, наводит на вас страх своей неосторожностью и междометиями языка и горла дополняет полуночный концерт. Рады, рады вы, когда прокричит петух и забрезжит утро, и вы можете пуститься в дальнейший путь. Перебранившись с хозяином или его работницей, которые запросят с вас за всё втридорога и, разумеется, спустят половину после крупного и досадного спора. <…>
А в Хотькове чуть погода нехороша, пробраться и не пытайтесь: тут надо колотиться, ушибаться, падать, тонуть на всяком шагу. Из Хотькова к Троице жизнь даже подвергается иногда опасности: такие бывают здесь выбоины, рытвины, ямы; грязь и слякоть от малейшего дождя летом, ухабы зимою, зажоры весной; ни монахи, ни монахини не заботятся для взаимной пользы угладить как-нибудь дорогу между своими монастырями. <…>
Как на дороге самой проезжей, где беспрестанно тысячи идут и едут взад и вперед, люди всех званий, состояний и возрастов, богатые, достаточные и бедные, где под руками, следовательно, все средства и удобства торговать, где всякая крошка, всякая капля, всякая щепка идет в цену, легко сбывается и доставляет барыш хозяину, в близком расстоянии от Москвы, как в пятьдесят лет времени не найти никакого улучшения, никакого усовершенствования, никакого устройства!
И если его нет по Троицкой дороге, у Троицы, так где же его искать? Какая местность представляет более задатков успеха для предприимчивости и награждает выгоднее труд? По крайней мере, обитатели Троицкой дороги, скажете вы, наживаются и богатеют, обдирая безответных путешественников и угощая их всякой дрянью? Ничуть не бывало; крестьяне живут так же бедно, как и соседи их по обеим сторонам. Сто тысяч богомольцев ежегодных в продолжение четырехсот лет не оказали никакого влияния на их благосостояние, и вы не заметите особенной разницы ни в одежде, ни в пище местного населения. Наживаются, да и то ненадолго, одни пришлые сбродные дворники, которые снимают постоялые дворы. Разбогатевши, они обыкновенно отъезжают восвояси, где их дети после смерти делятся между собою, потом пропиваются и, наконец, идут в батраки или солдаты. Иногда и отец, уставши работать, начнет под старость кутить, и нажитое всеми неправдами состояние берет дуван! <…>
Хороша и троицкая каменная гостиница! Лестница подметается, кажется, раза два-три в год; стены едва ли перекрашивались со времени построения. Какие лавки заскорузлые стоят по бокам. Сколько всякой нечистоты наросло на этих топорных досках. Дежурный должен отвести вам так называемый нумер. Он рассматривает вас с ног до головы, рассуждая про себя: можно ли уклониться ему, чтобы не дать вам порядочной комнаты, и выбирая трущобу, куда спустить вас следует, судя по вашему экипажу, платью, прислуге. Нельзя вообразить себе ничего унизительнее этого безмолвного испытания!
И вот ведут вас по темному грязному коридору в какую-то конуру с запачканными дверями, с непромытыми окнами, с запыленными стенами, с черным потолком и чернейшим полом. А мебель-то, мебель-то какая! Не к чему прислониться, негде присесть, негде прилечь, везде испачкаешься; даже взявшись за замок, чтобы отворить дверь, надо после обтереть руку. Для чего вы не чистите? Не начистишься! <…> Всего же обиднее, что несколько внутренних покоев содержатся в чистоте для почетных посетителей…
Вы спешите вон из своего противного вертепа – дорога лежит по площади, какой уже не найдете гаже во всей Европе – сор, грязь, пыль, вонь. Перед святыми воротами лубочные лавки с баранками, сайками, селедками, свечами, вонючею рыбою, мылом, всякой дрянью, а за святыми воротами открываются шпалеры нищих, сухих, хромых, увечных, которые выставляют вам напоказ свои изувеченные члены, свои смердящие раны и канючат на все голоса…
Грустное и тяжелое впечатление! Печальные мысли наполняют голову! Как в месте самом людном, при таком стечении народа, где всякий день наезжают путешественники, путешественники достаточные, не жалеющие денег, не найти удобства, покоя, удовольствия ни за какую цену? <…>
Сколько различных начальств имеют отношение, более или менее, к этой дороге, начиная от земской управы до Святейшего Синода! И никому в продолжение четырехсот лет не приходило в голову ни одной живой мысли, никто не сделал ни одного полезного указания! Всё обстоит благополучно, по казенному выражению, то есть всё неподвижно, всё находится в том же положении и теперь, как было при императрице Екатерине Алексеевне, Елисавете Петровне, при царе Алексее Михайловиче, при великом князе Василии Васильевиче Темном, при Дмитрии Донском. <…>
Да что же нам делать здесь?
Помилуйте – дикие в пустынях и степях Африки и Азии находят что-нибудь сделать: один посадит тенистое дерево, другой выкопает глубокий колодезь, третий проведет чистую воду, построит караван-сарай… Везде что-нибудь да придумается, заведется, устроится.
Не наше дело, я принадлежу к Министерству Юстиции, я служу в Коллегии Иностранных Дел, я егермейстер, камер-юнкер…
Ну, да ты, мужик, – зачем
