Письмо к Е. Ф. Тютчевой. (Ноябрь – дек.) 1870 г.[234]
Ты пишешь мне, что в московском обществе сейчас наблюдается отсутствие интересов, то же самое можно сказать в данный момент и о Петербурге. Но не обстоятельства тому причиной. Это отсутствие интересов целиком заключается в самих людях. Не к чему обольщаться. Современное русское общество – одно из самых бесцветных, самых заурядных в умственном и нравственном отношении среди тех, что когда-либо появлялись на мировой арене, а заурядности не свойственно чем-либо живо интересоваться. Там, где нет стремлений, даже зло мельчает.
Письмо к А. Ф. Аксаковой от 28 сент. 1872 г.[235]
Николай Васильевич Гоголь (1809–1852)
Учтивость и какая-то прелесть обращения здешних жителей мне нравится. Простая крестьянка, у которой вы купите на рынке за какой-нибудь шиллинг фруктов или зелени, отвесит вам с такою приятностью кникс, которому позавидовала бы и наша горожанка.
Письмо к матери из Любека от 13 авг. 1829 г.[236]
Прискорбна мне эта невежественная раздражительность, признак глубокого упорного невежества, разлитого на наши классы. Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провинциальных; что́ же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы? <…> И то, что́ бы приняли люди просвещенные с громким смехом и участием, то самое возмущает желчь невежества; а это невежество всеобщее.
Письмо к М. П. Погодину от 15 марта 1836 г.[237]
<Александр. – Д. С.> Тургенев, между прочим, сказал важную истину, которая отчасти известна, может быть, и Александре Осиповне <Смирновой-Россет. – Д. С.>, – что, живя за границею, тошнит по России, а не успеешь приехать в Россию, как уже тошнит от России.
Письмо к Н. М. Смирнову из Франкфурта от 3 сент. 1837 г.[238]
Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – всё это мне снилось. Я проснулся опять на родине…
Письмо к В. А. Жуковскому из Рима от 30 окт. нов. ст. 1837 г.[239]
Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи.
Письмо к М. П. Погодину из Рима от 5 мая нов. ст. 1839 г.[240]
Клянусь, непостижимо странна судьба всего хорошего у нас в России! Едва только оно успеет показаться – и тот же час смерть! Безжалостная, неумолимая смерть!
Письмо к М. П. Балабановой из Рима от 30 мая нов. ст. 1839 г.[241]
Покамест вот вам слова, которые вечно должны звучать в ушах ваших. Есть у русского человека враг, непримиримый, опасный враг, не будь которого, он был бы исполином. Враг этот – лень, или, лучше сказать, болезненное усыпление, одолевающее русского. Много мыслей, не сопровождаемых воплощением, уже у нас погибло бесплодно.
Письмо к К. С. Аксакову из Рима. Март (?) 1841 г.[242]
Вы уже знаете, какую глупую роль играет моя странная фигура в нашем родном омуте, куда я не знаю, за что попал. С того времени, как только ступила моя нога в родную землю, мне кажется, как будто я очутился на чужбине. Вижу знакомые, родные лица; но они, мне кажется, не здесь родились, а где-то их в другом месте, кажется, видел; и много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове.
Письмо к М. П. Балабиной. Янв. 1842 г.[243]
Недостатки ваши могут быть разве только в неподвижности и лени, одолевающей русского человека во время продолжительного бездействия, и в трудности подняться на дело. Но в той же русской природе есть способность, поднявшись на дело, совершить его полно и окончательно, русский сидень делает в малое время больше, чем какой-нибудь труженик, работающий всю жизнь.
Письмо к П. В. Нащокину от 8 (20) июля 1842 г.[244]
В русской природе то по крайней мере хорошо, что если немец, например, человек-баба, то он останется человек-баба на веки веков. Но русский человек может иногда вдруг превратиться в человека-небабу. Выходит он из бабства тогда, когда торжественно, в виду всех, скажет, что он больше ничего, как человек-баба, и сим только поступает в рыцарство, скидает с себя при всех бабью юбку и одевается в панталоны.
Письмо к С. Т. Аксакову от 16 мая нов. ст. 1841 г.[245]
Словом, я думаю, русский человек тогда только аккуратен и исправен, когда он или калека, или же такой хворый, как мы с тобою. Потому-то, я думаю, и письма он тогда станет писать, когда не будет рук или чернил, словом, когда будет ему нечем писать.
Письмо к Н. М. Языкову от 12 нояб. нов. ст. 1844 г.[246]
Еще Константин Сергеевич не смекает, что в эту пору лет, в какой он <находится>, не следует вовсе заботиться о логической последовательности всякого рода развитий. Для этого нужно быть или вовсе старику, или вовсе немцу, у которого бы в жилах текла картофельная кровь, а не та горячая и живая, какая у русского человека. <…>
Русский ум не любит, когда ему изъясняют что-нибудь слишком долго.
Письмо к С. Т. Аксакову от 22 дек. нов. ст. 1844 г.[247]
Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы
