…если человек умудрился стать глупым, родясь умен: тут едва ли есть место для невменяемости. Не в таком ли положении и Россия? Мы обладаем, по общему признанию, неисчерпаемым сокровищем народного разума, обилием разнообразнейших даров духа, – почему же, подобно богатству вещественному, не в пользу нам и родовое богатство духовное? Почему мы являемся в нашей общественной жизни и в общественном делании столь же скудоумны, сколько и бедны, и как редка у нас золотая монета, так же мало у нас в публичном обращении и ума? О золоте по крайней мере хлопочут, хотя и не совсем удачно; в знак уважения даже золотую ренту недавно выпустили, – а на ум большого спроса что-то не видно…
<…>
Вообще удивительна эта способность русского общества – всё истаскать, истрепать, обезобразить, опошлить, унизить, выгрязнить, и притом вовсе не из благородного негодования и не после напрасных упорных усилий упрочить, уберечь доброе, отринув злое и ложное, а так… из легкости и бескорненности мысли, из необыкновенной развязности чувств и совести, из мелкодонности душевной! Невольно вспоминается отчаянный возглас Гоголева городничего: «Что за город! Только поставь какой-нибудь монумент или просто забор, Бог их знает, откудова и нанесут всякой дряни!» И мы это свойство сами за собой ведаем, до такой степени ведаем, что скептически, уже вперед, относимся ко всем собственным благам и сперва как будто удачным начинаниям! Еще единоличные энергические усилия талантливых людей успевают иногда довести до благополучного конца свое предприятие, но и только; унылым скептицизмом сжимается сердце каждого из нас при одном слове: «комиссия», «комитет», «общество», и воображению каждого рисуется при этих звуках что-то речисто-бесплодное или и совсем мертворожденное, даже и без речей!
<…>
Ведь умен он, этот народ, – это признают за ним все авторитетные иноплеменники по сравнению с простонародьем своих стран; откуда же неразумие? Он отличается именно здравомыслием, – и именно простого здравого смысла и недостает нашему образованному сверхнародному слою. Он практик и реалист, при всем религиозном своем идеализме, – мы же витаем в отвлеченности, в абстракте, и лишены именно реального понимания жизни; он своеобразен, самобытен духом, – мы же чужды всякого самостоятельного творчества и, как подсолнечник к солнцу, так вечно поворачиваемся и мы нашею слабою и робкою думою к чужим образцам.
Рядом с величием русской державы, созданной его зиждительным историческим духом и им же охраняемой, выступает ничтожество руководящей мысли; рядом с этим гигантом-народом, считающим себе тысячу лет исторического бытия – пигмеи во образе «интеллигенции»: можно бы сказать, что у этого железного колосса верхняя часть глиняная! Конечно, она одна, эта сверхнародная интеллигенция, по своей беспочвенности и нравственной дряблости бессильна остановить рост великого народа и изменить его исторический маршрут. Россия, наперекор всем препятствиям, поставляемым внешними обстоятельствами и интеллигентною опекою, всё же не переставала пробиваться, хотя бы и с трудом, вперед по своему пути, не переставала расти и шириться, увлекая подчас своим движением и верхние свои классы, до которых (только в некоторые, впрочем, исторические, величавые моменты) досягала снизу волна исторического духа, – но чего же стоили всякий раз России такие исторические шаги! Сколько напрасной крови и жертв, и как быстро освобождались потом мы, культурные люди, от такого наития истории, и из зрячих становились снова слепцами!
Какая же, однако, причина такой ненормальности нашего развития? Откуда в нас, образованной и поэтому, казалось бы, лучшей части народа такая неумелость, неспособность, несостоятельность, а подчас такая горькая, горькая глупость?
Ответ на предложенный вопрос можно было бы поискать не только в истории, но и в психологии народной, и еще глубже, пожалуй, в духовных свойствах Востока и пр., и пр.; но, не пускаясь в такие отдаленные исследования, мы наметим вкратце ближайший ответ. Прежде всего, оговоримся, что для нас вопрос не в том, кто виноват, а что виновато. Ответ же наш отчасти уже подсказан некоторыми вышеприведенными выражениями о России «истинной, исторической» и России «не настоящей, искусственной», да и самым противоположением (впрочем, не произвольным, а продиктованным фактами) русского народа его культурному слою.
Мы уже упомянули, что история этого нашего неразумия или скудомыслия начинается с XVIII столетия. Действительно, древняя Русь была груба, невежественна, слишком причастна татарской практике, но глупою она не была. Никто, конечно, не признает глупости в политике московских князей и царей, Ивана III или Ивана IV, например, – да и позднее.[357]
А как переступишь обратно русскую границу, попадаешь в сонмище соотечественников – словно ввалился в хаос какой-то: ничто не свято, не почетно, не честно, ничто не стоит твердо и прямо, а все как-то криво да косо, точно расшатанное; всякий издевается над чужим и над собственным званием; служащие исполняют свою обязанность с усмешкой, как бы стыдясь и совестясь; в вагонах по отношению к России и русскому строю – вакханалия самооплевания и самозарушения…[358]
Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883)
Русских здесь немного – по крайней мере я знаком с немногими. Да и Бог с ними! Из 50 заграничных русских – лучше не знакомиться с 49-ю. Всех их втайне съедает скука, та особенная, заграничная скука русская, о которой я когда-нибудь напишу статейку.
Письмо к Е. Е. Ламберт от 3 (15) ноября 1857 г. из Рима.[359]
…иностранцы (на этот счет нечего себя обманывать) смотрят на нас с тайной недоверчивостью, почти с недоброжелательством, а мы, как Пушкин сказал, «ленивы и нелюбопытны» <…>.
Из-за границы. Письмо первое, от 19 дек. 1857 г.[360]
Ленив и неповоротлив русский человек – и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать. Но нужда – великое слово! – поднимет и этого медведя из берлоги.
Письмо к Е. Е. Ламберт от 22 дек. (3 янв.) 1857 г. из Рима.[361]
Трезвости у нас нет – такой пьяный уголок. Так и будут крестьяне сидеть на оброке с земли, – а не с десятины и не с души, – пока не придут распоряжения сверху. О мире, об общине, о мирской ответственности в наших околотках никто слышать не хочет:
