В ночь с первого на второе сентября в городе мало кто спал. Бой шел уже на окраинах города. Красная армия взяла Суконку и неумолимо двигалась к самому центру.
Где-то около шести часов утра к Алевтине заявился запыхавшийся Ральф. Он был темен от копоти, его глаза блестели в темноте. Взволнованность любимого человека передалась и девушке. Она чувствовала, что скоро в ее и его жизни все изменится, но вот в какую строну — лучшую или худшую?
Впрочем, изменения в жизни ждали всех оби-тателей Сум. Каждый, наверное, задавался непростым вопросом: что-то будет дальше? Существование при немцах, конечно, было не сахар. Но вот каково будет по возвращении Советов?
— Тебе… — начал немец прямо с порога, потом запнулся, попытался подобрать слова, не нашел их и сказал что-то по-немецки.
— Я не понимаю, — заявила Алевтина и покачала головой.
— Подвал! — Ральф наконец-то нашел нужное слово и очень обрадовался.
— При чем тут подвал? — Алевтина опять не поняла его мысли.
Ральф ненадолго задумался и сказал:
— Идти.
— Идти в подвал?
— Да! — Немец радостно закивал. — А то плохо.
Они прошли на кухню. Алевтина сдвинула половик, потянула за кольцо в углублении дощатого пола и открыла вход в погреб. Она повернулась к нему спиной, нащупала ногой первую ступеньку лестницы, потом вторую и стала осторожно спускаться.
За ней двигался Ральф. Он услышал шаги где-то у входа в квартиру, поспешно и неслышно закрыл крышку. Ефрейтор не знал, куда можно ступить, поэтому так и остался стоять в кромешной тьме.
— Сюда, — услышал он шепот Алевтины.
Девушка схватила его за руку и несильно потянула к себе. Ральф стал спускаться, сделал шаг, другой, третий.
Тут над самой головой раздался рваный шаг кованых сапог. Кажется, немцев было двое. Забренчала посуда, что-то упало на пол и покатилось. Потом шаги затихли.
Через несколько мгновений вдруг рывком отворилась крышка погреба.
В подвал сперва влетел сноп света, а затем и голос:
— Эй, русский, выходи!
Алевтина и Ральф перестали дышать, вжались спинами в стену пустой ниши, где в лучшие времена горкой стояли солености и маринады.
Потом тот человек, который открыл крышку погреба, включил электрический фонарик. Кругляк яркого желтого света стал ощупывать пол и стены. В нишу заглянуть у него не получилось.
— Да нет там никого, — услышал Ральф голос второго немца. — Пошли, Фридрих. Русские уже наступают нам на пятки. Или ты вдруг захотел попасть в плен к Сталину?
Луч света пропал. Немец захлопнул крышку погреба, послышались удаляющиеся шаги, и все стихло. Кроме канонады, которая слышалась все ближе. Потом умолкла и она.
Они просидели в темноте еще два часа, не решаясь ни двигаться, ни говорить даже шепотом. Потом Алевтина медленно и тихо поднялась по ступеням, осторожно приподняла крышку погреба и посмотрела в образовавшуюся щель.
Никого.
Она поднялась еще выше, открыла крышку полностью, вылезла наружу и посмотрела в кухонное окно. Ничего необычного девушка там не заприметила.
Алевтина вышла из дома и прошагала через двор на улицу. По ней беспрерывным потоком шли красноармейцы, грязные, пыльные и усталые. Один из них заметил девушку, улыбнулся и подмигнул. Алевтина попыталась ответить ему тем же. Нет, не получилось.
Недалеко, через два дома, солдаты закладывали всяким хламом пробоину от снаряда в стене кирпичного одноэтажного дома. Третий прилаживал над входом фанерную табличку с надписью: «Комендант г. Сумы».
Рядом стоял худощавый майор с седыми висками и дымящейся папиросой во рту.
— Левее. Теперь правый угол ниже. Еще ниже, — командовал он. — Ага, вот так хорошо, пойдет.
Алевтина вздохнула и пошла обратно. Она вернулась в квартиру, кое-как приладила на место крючок, сорванный немцами, закрыла на него входную дверь и прошла на кухню.
Ральф Херманн сидел на табурете. Он был уныл и очень мрачен. Кухонное окно было плотно задернуто занавеской.
Ефрейтор приподнял голову и посмотрел на Алевтину. Девичье сердце неожиданно резанула щемящая боль. Ральф взирал на нее с надеждой. Точно так смотрят на своих родителей дети, уверенные в том, что те разрешат все их проблемы, защитят и укроют от беды.
Сейчас Алевтина особенно отчетливо поняла, что Ральф для нее был не чужим человеком.
«Что же это получается! — забилась мысль в голове Алевтины. — Кто же мог предвидеть такое? Ведь надо что-то делать. С пленным фрицем красноармейцы церемониться не станут. В лучшем случае Ральф попадет в концлагерь. А в худшем!..»
Но как его спасти, Алевтина пока не представляла. На нее навалился такой груз, который запросто мог придавить их обоих.
Девушка села против Ральфа, какое-то время смотрела ему в глаза, после чего тихо спросила:
— Почему же ты не ушел со своими?
За то время, пока они были вместе, Ральф научился немного говорить по-русски, понимал уже гораздо больше. Но сейчас он догадался бы о смысле этих слов по ее тоскливым глазам. Парень понимал, что ей было несладко. Ему следовало утешить любимую, но как это сделать, Ральф не представлял.
— Я хотеть остаться. Не хотеть война. Война — это плохо.
— Тогда ты попадешь в плен к нашим, — сказала Алевтина.
Он пожал плечами. Мол, пусть так и будет.
— Я постараюсь тебе помочь, — твердо проговорила девушка, хотя пока не придумала, как она это сделает.
Город лежал в развалинах. Всюду, куда ни кинь взгляд, воронки от снарядов, сожженные дома, разбитая техника. Под ногами, хрустя, перекатывались гильзы, валялось всякое оружие, большей частью поломанное. Особенно много разрушений было у реки, где шли на прорыв части Красной армии.
Немцы сожгли все мосты через Псел. Полицаи, оставленные прикрывать отступление, подпалили центр города, отчего многие деревянные дома напрочь выгорели.
Дороги перекрывали деревья, поваленные взрывами. Машины, управляемые бывалыми, все повидавшими шоферами, лавировали между покореженными стволами и остовами сгоревшей техники.
Два десятка шагов до здания комендатуры по искореженной булыжной мостовой дались Алевтине Симонюк
