— Хорошо. Свободен.
А женщина тем временем продолжала рассказ:
— С весны сорок второго близ нашего села объявились партизаны. Они приходили по ночам, худые, голодные. Как зимовали и где — неизвестно. Заглядывали и к нам. Однажды появились двое. Уже утром. Спросили, есть ли что-нибудь покушать.
Мама вынесла им хлеба и молока. Так они сразу все уговорили, а ведь кувшин почти на три литра был. Потом про полицаев стали спрашивать. Есть ли они в селе и сколько их? Мама сказала, что полицаев трое. Дети еще совсем.
Один из этих партизан, высокий такой, чернявый, отвечал ей:
«Они, гражданочка, уже не дети. Это наши враги!»
Потом они велели мне проверить, нет ли поблизости этих самых молодых полицаев. Я вышла, посмотрела — вокруг никого. У нас за сараем сразу густая лоза начинается, потом лещина высокая тянется, за ней березняк. Так они лозою и ореховыми кустами ушли в лес.
Потом еще несколько раз приходили.
Однажды мама спросила:
«Откуда ходите-то?»
«Этого вам знать не надо», — ответил партизан.
Но по всему было видно, что стоят они не очень далеко от Лебедяновки, ведь каждый день издалека в село не находишься.
Потом, едва ли не каждый вечер, мама носила им хлеб и молоко за клуню, в молотильный сарай, который стоит у нас за огородами. А наутро там уже ничего не было. Только кувшин пустой стоял. — Стефания умолкла, какое-то время сидела, уставившись невидящим взглядом в пол.
Потом она вздохнула и продолжила:
— Летом сорок второго года в село на трех мотоциклах с колясками приехали немцы и двое русских. Среди них была женщина. Они сразу двинулись к бывшему сельсовету, к старосте. Где-то час сидели и что-то решали у него. После чего староста собрал сход.
Первым стал говорить германский офицер. Наверное, он был самым старшим из приехавших немцев. Его слова переводила женщина. Некоторые наши селяне ее узнали. До войны она работала в районной школе-семилетке преподавательницей немецкого языка.
Говорил немецкий офицер не очень долго. Он сказал, что некоторым из нас выпала большая честь. Великая Германия дает нам возможность поработать на ее благо и тем самым помочь ей выиграть всемирную войну, которую она ведет против большевиков и жидов. Пугаться не надо. Работа в Германии будет хорошо оплачиваться. Нам будут обеспечены хорошие жилищные условия. Сельский староста будет обязан заботиться о семьях, чтобы они ни в чем не нуждались. Завтра к утру те люди, имена которых сейчас зачитает староста, должны быть готовы для отправки в волостной центр. Там они сядут на поезд и поедут в Германию. В дороге люди будут получать горячую пищу, но должны иметь при себе запас еды на два-три дня. Все обязаны взять с собой самые необходимые личные вещи и документы.
Когда он закончил, староста зачитал список тех людей, которые подлежат отправке в Германию. Среди них значилась и я.
Как я поняла, староста, скорее всего, договорился с немцами, чтобы они забирали не больше чем по одному человеку с каждого двора. В его список попали преимущественно молодые люди начиная с шестнадцати лет. Обеспечить доставку в районный центр народа, мобилизованного на работы в Германию, должны лично староста и полицаи.
Когда все разошлись, мама сказала мне, что немцам верить нельзя. Всех людей, прибывших в Германию, они обратят в рабов, а из девушек сделают наложниц. Я должна бежать в лес, найти партизан и остаться с ними.
Я собрала кое-какие вещи, как будто готовилась к отправке в Германию, и поздно вечером тем же путем, каким уходили партизаны, заглядывавшие к нам за продуктами, двинулась в лес. Сначала я продралась через заросли лозы и орешника, потом всю ночь шла, прислушиваясь к каждому шороху.
Перед самым рассветом, когда я прошла, наверное, километров десять-двенадцать, на меня сзади кто-то напал. На голову мне накинули мешок, скрутили руки и куда-то повели. Не знаю, сколько еще мы шли, потом стали спускаться куда-то. Я насчитала семь ступенек. После чего с меня сняли мешок.
Я увидела, что нахожусь в землянке. Передо мной стоял бородатый командир Красной армии, старший лейтенант лет тридцати. Рядом с ним находился мужчина помоложе, в офицерском галифе, кожаной тужурке и в фуражке.
Они спросили, кто я такая. Я назвалась. Сказала, что из Лебедяновки, иду к партизанам, спасаясь от угона в Германию. Тот человек, который был в фуражке — потом я узнала, что это комиссар отряда, — стал задавать мне вопросы. Он слушал мои ответы, щурился и иногда ухмылялся.
Когда я сказала, что к нам приходили за едой двое партизан, один из которых был высоким и чернявым, бородатый мужчина велел позвать какого-то Онищенко. Когда тот пришел, я сразу узнала в нем того самого партизана, который приходил к нам за едой и перед уходом просил меня посмотреть, нет ли где поблизости полицаев. Он меня тоже признал.
После этого комиссар уже не щурился и не ухмылялся. Он задал мне еще несколько вопросов и отстал от меня. Так я попала в партизанский отряд.
— Значит, вы сказали им, что жителей вашего села забирают в Германию? — спросил Егор Ивашов, воспользовавшись небольшой паузой в словах Стефании Слободяник.
— Да, — ответила женщина. — Они спросили, когда это будет. Я сказала, что утром людей повезут в райцентр. Сопровождать их будут староста и трое полицаев, которые и стрелять-то толком не умеют. Этих наших селян можно спасти.
Командир отряда, тот самый бородатый старший лейтенант Николай Воронков, посоветовался по этому поводу с комиссаром. Потом он ответил мне, что им пока нельзя показывать свое месторасположение. Права, мол, на то они не имеют.
Младший лейтенант Ивашов переглянулся с сержантом Масленниковым, сидевшим с хмурым видом, хотел что-то сказать, но промолчал.
А Стефания продолжала:
— Меня приняли в отряд. Я вместе с еще одной женщиной варила партизанам еду и стирала белье.
В течение последующего года часть партизан иногда уходила в рейды для установления связи с другими отрядами и штабом партизанского движения.
За это время меня дважды посылали собирать сведения о немцах, расположившихся в ближайших селах. Приказания
