Хлесткая затрещина заставила его заткнуться. Маховик оперативно-следственных действий продолжал набирать обороты.
В другом конце коридора что-то тихо говорил Рожнов. Он просил вернуть очки, без которых ничего не видел.
— Очки тебе? На, падла! — язвительно выплюнул специалист по развязыванию языка.
Алексей услышал резкий хруст. Этот тип подошвой раздавил очки.
Саблин морщился, но не вмешивался.
На его глазах конвоиры вывели из комнаты смертельно бледного Чаплыгина, погнали по коридору. Их взгляды встретились. Командир роты связи опустил голову. На лице капитана контрразведки не было написано ничего обнадеживающего.
За запертой дверью Рахимович лично допрашивал майора Костина. Замполит сопротивлялся из последних сил. Мол, вы в своем уме? Какой из меня агент? Только в кошмарном бреду можно выдумать такую ахинею!
На роль фашистского агента этот грузный пропагандист действительно не тянул. С другой стороны, именно таким и должен быть вражеский шпион, чтобы никто его не заподозрил. На людях можно отдуваться сколько угодно, хвататься за сердце и другие больные места. Но на самом деле он ведь крепок как бык! Что ему ночная пятикилометровая пробежка?
Рахимович давил, сыпал обвинения одно за другим. Плевать он хотел на то, что допрашивал старшего по званию. Родина разрешила!
На противоположной лестнице Саблин столкнулся с капитаном Кондратьевым. Того как раз вели на допрос. Арестант сник, потерял осанку, глаза его затравленно шныряли. Алексей посторонился, пропуская конвой. Проходя мимо, Кондратьев глубоко вздохнул и посмотрел ему прямо в глаза. Он нашел в себе силы собраться с духом.
Возможно, все это было игрой. Как знать. Не секрет, что многие агенты абвера были прекрасными актерами, работали по системе Станиславского, полностью вживались в личность тех персонажей, которых изображали.
В шестом часу вечера Алексей как-то успокоился и спустился в подвал. К этому времени каждый фигурант выдержал по два допроса. Экзекуторы набирались сил перед третьим раундом. Охрана помалкивала, все часовые стояли на своих местах.
Саблин забрал ключи от камер, приказал сержанту временно запретить хождение по коридору. Он тихо шел мимо зарешеченных отсеков.
Немцы неплохо оборудовали эти подвалы. Надежные решетки, глубокие ниши, заделанные в бетон. Освещение в этих норах было весьма условным. Роль тюремных нар выполняли выступы в дальней стене. На них валялись ветхие матрасы, рваные одеяла. Все, что осталось после оккупантов, теперь пускалось в дело советскими органами.
Встрепенулся Гуляев, сидящий на матрасе, уставился, моргая, на офицера, подошедшего к решетке. Он осунулся, глаза запали.
— Как настроение, Глеб Максимович? — поинтересовался Алексей.
— Гражданин капитан, какое настроение? — Голос арестанта дрожал и ломался. — Я хочу приносить пользу Родине, бороться против фашистов, а меня тут держат. Мне не верят, я понимаю, желаю доказать свою преданность, искупить вину. А не верите, так расстреляйте. Это лучше, чем гнить в подвале. Неужели вы не можете привлечь меня к работе? Я смогу!..
— Всему свое время, гражданин Гуляев, — строго отозвался Алексей. — Сидите и не качайте права, которых вам никто не давал. Вашу судьбу мы решим в ближайшее время.
Через камеру под дырявым одеялом лежал, свернувшись, диверсант Лизгун. Когда офицер остановился напротив, тот сел, опустил босые ноги на пол, исподлобья посмотрел на человека, в корне изменившего его судьбу.
«Почему его еще не расстреляли?» — неожиданно для себя подумал Алексей и отправился дальше.
Капитан Кондратьев лежал, отвернувшись к стене, обнимал себя за плечи. Алексей кашлянул, арестованный вздрогнул и машинально начал подниматься, хотя никто его об этом не просил. Он, не моргая, смотрел на Саблина. На скуле поблескивало синеватое пятно. Специалист приложился.
— Товарищ капитан!.. — Голос офицера заметно сел и потускнел. — Меня расстреляют?
— Возможно, — ответил Алексей. — А есть основания?
— Нет. — Арестант прерывисто вздохнул. — Все мои прегрешения… вы про них знаете, видели уже. Но последней ночью ничего не было, я спал один. — Он понизил голос, зачем-то посмотрел по сторонам. — Анфиса Павловна не приходила, да и не могла. Николай Петрович прошлой ночью был в Ненашеве.
— Почему тогда вы спали в этом доме? Ваш товарищ снова дежурил?
— Да, так получилось. Сослуживцы знали, где искать меня в экстренной ситуации. Я оставил дежурному этот адрес. Там удобно, никого нет, сам себе хозяин.
— Можно выйти незамеченным, верно? — подметил Саблин. — И вернуться, когда приспичит.
— Не понимаю, о чем вы. — Кондратьев потер лоб, с усилием сглотнул. — Меня дважды допрашивали в жесткой форме, предлагали признаться в сотрудничестве с немецкой разведкой. Я даже не знаю, как это можно назвать — чушь, бред, несусветная глупость. Они напрасно тратят время. Надо искать настоящего врага. Вы считаете, что я агент?
— Вы можете оказаться им, Дмитрий Олегович, — безжалостно заявил Алексей. — Вы грамотны, подкованы, обладаете нужными навыками. Соблазнили сожительницу комполка, которая, как ни крути, обладает важной информацией.
— Так и спрашивайте с Анфисы Павловны, — заявил Кондратьев. — Может, она и есть тот человек, который вам нужен? Не смешите меня, товарищ капитан. Это не я запал на Анфису Павловну. Она сама строила мне глазки, как бы случайно вошла в кабинет, начала крутить попой, попросила веревочку натянуть для занавески.
— И вы, понятное дело, не растерялись. Вы отчаянный малый, Дмитрий Олегович, можно сказать, авантюрист.
— Скажите, Николай Петрович знает про меня и Анфису Павловну?
Алексей пристально посмотрел на арестанта. У него складывалось впечатление, что реакция полковника на роман с боевой подругой волнует Кондратьева больше, чем обвинение в сотрудничестве с немцами.
Возможно, так оно и было. Полковник пристрелит сразу, а органы еще повозятся. Как будет себя вести опытный агент фон Кляйста? Именно так, как держался сейчас Кондратьев. Он русский или немец? Порой даже это выявить трудно. Есть такие немцы, которые дадут фору самому сермяжному Ване из далекой таежной глубинки.
Он не ответил на вопрос, отправился дальше.
Вахновский стоял, вцепившись в прутья решетки, растрепанный и злой. Пальцы его дрожали, посинели от усилия. Этот тип за решеткой никак не смотрелся!
— Капитан, вы что себе позволяете? — прошипел он. — Думаете, я идиот, не понимаю, кто отдает эти вздорные приказы, почему хватают офицеров, преданных Родине? Налицо циничное вредительство! Вы ответите за это, капитан! Не много ли вы на себя берете?
— Не больше, чем могу унести, Георгий Свиридович, — уверил его Саблин. — Знаете, мне глубоко плевать на то, что вы сейчас говорите и чем угрожаете. Не думаю, что ваше начальство пересилит мое. Но если вы враг, то зачем мы вообще об этом говорим? Признайтесь, это ведь вы слили своим хозяевам информацию о том, что батальон майора Кобрина покидает позиции у Коптянки, а вчера ночью устроили побоище, в результате которого погибли мои люди? Где вы храните рацию, Георгий Свиридович? Ее нет в кабинете. Мы провели там обыск. На природе? В заброшенном здании?
Вахновский захлебнулся от возмущения. Не разделяй их решетка, он впился бы контрразведчику в горло, выдрал бы его
