– Простите, Аркадий Петрович, у меня характер скверный, – пробормотал Гринберг, опуская голову. – Вроде нет причины для меланхолии, а она как-то сама собой образуется. Конечно, вы правы, жизнь прекрасна и удивительна. Мы все полны оптимизма и жизненной энергии, можем поделиться частичкой нашего положительного заряда с теми советскими гражданами, которые в этом нуждаются.
С пристани доносились крики. По верхней палубе «Ливадии» бегали люди. Взревел двигатель, за кормой вспенилась вода. Тяжелое судно, покачиваясь на волне, медленно отходило от причала.
Люди на пристани махали шапками и платочками. С теплохода им отвечали тем же. Пассажиры толпились у борта. С каким-то механическим безразличием взирала на происходящее охрана груза, закрепленного на палубе.
Судно быстро разворачивалось носом в открытое море. Бурлила вода над гребным винтом.
«Дай им бог благополучно доплыть, – подумала Юля, и в ее голове вдруг возникла странная мысль: – Надо бы украдкой, чтобы никто не увидел, сбегать в церковь и поставить свечку за здравие всех – и тех, кто уплыл, и тех, кто остался. Бога, конечно, нет. События последних месяцев это наглядно подтверждают. Но вдруг?..»
Судно удалялось, плавно забирало на восток, к Аю-Дагу. Местные жители называли эту глыбу Медвежьей горой.
Люди расходились с причала.
К нему подъехали легковые машины. Какие-то личности в шинелях начали переносить на борт пришвартованного катера оцинкованные ящики.
Грохот теперь доносился не только с востока, но и с запада. Там рвались тяжелые авиационные бомбы.
– Долетели, мать их! – как-то обреченно вымолвил Гринберг.
Бомбежка продолжалась. Самолеты несколько раз заходили на круг, перемалывали наспех возведенный севастопольский укрепрайон.
Матильда Егоровна зарыдала взахлеб, вдруг замолчала, закрыла лицо ладонями и погрузилась в оцепенение.
– Вот и они, – с театральным вздохом прокомментировал Гринберг. – Неврозы, тяжелые депрессии, навязчивые состояния. – Он тоже провалился в ступор.
От здания портовой администрации к сотрудникам музея как-то неуверенно приближался капитан Сырцов. Он кусал губы, непонятно хмурился и словно сомневался, в правильном ли направлении движется.
В этот момент все и случилось! Перегруженная «Ливадия» уже находилась на траверзе горы Аю-Даг, милях в трех от берега. Раздался резкий рев, от которого заложило уши. Из-под облаков, серевших над головами людей, вынырнул немецкий «Хейнкель-111» – средний бомбардировщик-торпедоносец. Он на малой высоте промчался над набережной и понесся, пронзительно ревя, к уходящему теплоходу. Люди запоздало закричали, а что толку?
Самолет снизился до критически малой высоты, от него что-то отделилось. Он стремительно взмыл вверх и пронесся над судном, набитым пассажирами.
Поначалу люди не поняли, что их ждет беда. Не все заметили торпеду, соскользнувшую с подвески. Потом наблюдатели обнаружили белесый след, тянувшийся за ней, и истошно закричали. Но как можно было повернуть такую махину, как «Ливадия», в считаные секунды?
Торпеда пробила корму ниже ватерлинии. Отсеки трюма, в которых не предусматривались герметичные переборки, мгновенно наполнились водой. Даже с берега было слышно, как на борту кричат люди.
Все, кто остался на набережной, застыли в ошеломлении. Люди не верили своим глазам. Но факт остался фактом – хватило одной торпеды, чтобы потопить многотонную громаду!
Нижние палубы заливала вода, судно накренилось. С него падали люди. Сорвались с крепежей грузовые контейнеры, посыпались за борт как детские кубики.
Толпа рванула вверх, к носовой части, но крен продолжал расти. Судно буквально становилось на дыбы. Кормовая часть стремительно уходила в воду.
Люди сыпались с борта как горох, захлебывались, тонули. Кто-то спрятался за надстройку, другие ползли на нос, цеплялись за элементы судовой конструкции, но срывались, катились вниз. Падали мачты, скрывались под водой огромные трубы.
Настал момент, когда на поверхности остался лишь нос теплохода, на краю которого копошились люди, но и он погружался. Забурлила вода, вспенились волны. Среди них мелькали головы. Их было совсем немного.
На набережной творилось что-то невероятное. Люди с криками бросались к парапету, плакали, женщины рвали на себе волосы. У какого-то мужчины случилось помутнение рассудка. Он чуть не бросился в ледяную воду спасать своих близких. Его с трудом оттащили. Расстояние до места трагедии было больше пяти километров. Выли бабы, ругались мужчины, кто-то запоздало грозил кулаком хмурому небу.
На борту «Ливадии» находились не меньше семи тысяч пассажиров. Все они в мгновение ока оказались в пучине.
– Мама дорогая!.. – Матильда Егоровна неистово крестилась. – Да что же это делается?
– Юлия Владимировна, скажите честно, это галлюцинация? – жалобно проныл Гринберг и дернул девушку за рукав.
Аркадий Петрович Шабалдин окончательно ссутулился, глаза его померкли. Он растирал их, моргал, тяжело дышал, пристраивал на нос запотевшие очки.
Юля чувствовала, что в горле у нее застрял неодолимый ком. Липкий страх полз по телу.
Запоздало спохватилась команда сторожевого катера, стоявшего на рейде. Судно развернулось и устремилось, разрезая волну, к месту катастрофы.
У пирса нашелся еще один исправный катер. Моряки лихорадочно отвязывали канат от кнехта, рулевой запускал двигатель.
С улочек, спускающихся к причалу, бежали люди, всматривались вдаль. К месту затопления теплохода с разных сторон приближались два катера. Если к этому моменту в воде и оставались головы, то за волнами их невозможно было разглядеть.
К кучке людей, стоявших у оконечности причала, медленно подошел Сырцов. Губы его тряслись. Он тоже все видел. На борту «Ливадии» помимо раненых и штатских находились коллеги капитана.
– Товарищ Шабалдин, я вынужден сообщить неприятную для вас новость, – объявил он дрожащим голосом. – Судно «Алазания», которое должно было забрать груз, доставленный из Марининского дворца, получило серьезные повреждения четыре часа назад, на выходе из порта Поти. Оно столкнулось с подводным препятствием. Теплоход остался на плаву, но полностью выведен из строя и отбуксирован в док для ремонта, который займет не один день.
– А что, немцы подождут, – вдруг заявил Гринберг. – Мы объясним им, что еще не время входить в Ялту.
Особист так на него посмотрел, что у Якова начисто пропало желание язвить.
– Подождите,
