При всем уважении к уму и таланту Гольдштейна даже такая мелочь была мне на руку — в момент обнаружения заветного колечка на руке Земели ставки в игре ракетой взмыли ввысь, ставя на кон уже не карьеру, а жизнь. Был соблазн и лекарство как-нибудь переименовать — моя власть простиралась и на это, но тут уж пришлось себя одернуть — озлобленные ученые они такие… затейники!
— Поправьте меня, если я ошибся: в настоящий момент бесполезно организовывать поставки крови из ближайших не затронутых карантином районов, потому что за время пути кровь потеряет так нужные вам свойства?
— Да, пока это так. А заморозка вообще противопоказана.
— И сыворотка потеряет лечебный эффект по тем же причинам? То есть развертывать ее производство нам придется прямо здесь?
— К сожалению, вы правы, ваше превосходительство, — приняв мой задумчивый тон за недовольство, в голосе ученого появились заискивающие нотки, — Возможно еще несколько дней исследований помогут решить эту проблему, но пока…
— Что вы, Соломон Аронович! — поспешил я его успокоить, — Ни в коей мере не хочу умалить вашей заслуги! В моем рапорте на награждение ваше имя будет стоять на первом месте! И вряд ли император оценит вашу работу меньше, чем на Звезду, уж какую — простите, не ведаю, но я буду ходатайствовать за Бриллиантовую. А можно еще раз поподробнее про циклы облучения?
Восприявший духом Гольдштейн окрасился довольным румянцем и перешел, наконец-то, на нормальную речь, а не те научные выкладки, что пытался вложить в мою голову последние полчаса.
— Все очень просто: в организме сильного одаренного антитела и так подвергались мутации под воздействием собственного источника. И чем выше количество УЕ — тем меньше требуется обработки. Каждый цикл длится примерно час. Для крови обычного середнячка с показателями двести пятьдесят-триста УЕ потребуется восемь циклов. При наличии трехсот-трехсот тридцати — шесть. До четырехсот — четыре. Свыше — два-три, в зависимости от числа. С вашей… — ученый замялся, — с вашей обработка займет всего один цикл.
Я, кажется, знаю, что станет самой популярной валютой Питера на следующие несколько дней.
— Сколько выйдет доз из ста миллилитров крови?
— Чуть меньше двухсот.
— Тогда не будем ждать! Где у вас процедурная?
Гольдштейн, сука, соврал, и выкачал из меня явно больше оговоренных пятисот миллилитров. А как ни странно, но потерю крови одаренные переносили ненамного лучше обычных людей. Даже я, при всех своих талантах, восстановлю взятое только через несколько часов. Хотя, может быть, и раньше — звезда источника принялась пульсировать в запредельном ритме, прогоняя подкатившую слабость и шум в ушах. Честно говоря, моя нынешняя сила пугала меня самого: я как несмышленый ребенок уже дважды устраивал всплески. Только надо при этом учитывать, что источник малыша и взрослого почти двухметрового парня очень и очень отличаются. Там, где детеныш максимум зажжет искорку, я мог наворотить многое. Да и черт с ним! Буду пока сбрасывать излишки на бусины, батарейки всегда в цене! А потом, глядишь, и устаканится.
* * *— Двое дышат, но уже не жильцы! — доложил старшина, появившись из-за дымящей машины.
— Проклятие, где?! Веди! Кто здесь жилец, а кто нет, решать буду я!
Когда-то давно у меня сложилось ошибочное впечатление, что плоть по приказу целителя срастается сама собой. Действительность оказалась сложнее: что толку сращивать грязную рану, если потом пойдет воспаление? Или какой смысл заживлять перелом, если кость сложена неправильно? Но когда рука набита, все предварительные манипуляции для непосвященного зрителя как бы прячутся за кадром, а на виду остается чудо: на матросе, только что дышавшем с трудом и через раз, на глазах смыкались страшные раны.
Произнесенная тихим голосом матерная тирада, должная передать все восхищение одного из очевидцев, резко оборвалась на не слышанном раньше загибе от глухого тумака старшины. Дав только что умирающему бойцу время прийти в себя, обернулся:
— Где второй?
— Здесь, ваше превосходительство.
У второго пришлось задержаться — досталось ему больше. Знал бы, начал бы с него, а так едва-едва успел. Зато теперь у нас было уже два свидетеля.
Новую валюту Питера я капитально недооценил. Платили за нее не деньгами — жизнями. Все три машины, развозившие по больницам первые партии вакцины, подверглись нападениям, хотя охраны им я вроде бы не пожалел. Два конвоя отбились без потерь, третий — нет. Почти две тысячи ампул пропали в неизвестном направлении. Хотя, какие две? Под ногами постоянно хрустело стекло, а, значит, похитителям досталось гораздо меньше. Дичайшая ситуация, но я предпочел бы, чтобы грабители унесли груз целиком: даже если не найдем — на две тысячи заболевших в городе стало бы меньше.
— Чирковы, ваше благородие, — прохрипел все еще готовящийся к смерти солдат, явно попавший в гарнизон по набору последних дней — на это указывала его плохо подогнанная форма.
— Какое благородие?! — зашипел лежащему на асфальте бойцу косившийся на меня старшина, — Не видишь, с генерал-губернатором разговариваешь! Понаберут кого попало!
— К черту! — оборвал я неуместные поучения, — Ты кого-то узнал?
— Так я на них, иродов, работаю всю жизнь! Точно они! Ихний главный начальником охраны у нас на заводе год назад работал! И еще двоих я узнал — они это! Клянусь!
Не врал. Или истово верил в то, что говорил. Только для инсценировки слишком сложно: для этого налетчикам требовалось бы знать, что кто-то сможет опознать разыгранные роли, и этот кто-то уцелеет… Бред! Значит, Чирковы…
— Фамилию-имя знаешь?
— Плахов-Чирков Вадим Игоревич… он, вообще-то, путёвый был начальник… зазря лишнего не требовал, — простреленное легкое уже работало нормально, но мозг солдата еще не мог усвоить, что опасности нет, и продолжал экономить силы, заставляя
