— Это что, кислота? — удивленно спросил он у святого отца.
— Ты пиздел бы поменьше, а о высоком подумал, — посоветовал батюшка. — С минуты на минуту на тебя благодать снизойдет. Земное отринь, о высоком помысли!
По своему опыту Матвей знал, что кислота обычно начинает действовать спустя полчаса после приема, но тут, видно, ему пришлось иметь дело с усовершенствованной формулой. Башни Кремля закрутились спиралями, золотой двуглавый орел над мавзолеем затрепетал крыльями, а в сторону Собора Василия Блаженного Мэт и вовсе боялся смотреть. В следующую секунду отец Лаврентий подтолкнул его к невысокой калитке, которую милиционер, дежуривший у входа в Усыпальницу, распахнул перед ним. Опустившись на колени, Матвей заполз внутрь.
Какое-то время он пробирался по узкому коридорчику с низкими потолками и стенками, выложенными черным мрамором — по случаю визита особого гостя его освободили от паломников. Затем он оказался в основном помещении, где уже можно было подняться с колен, но отец Лаврентий, оставшийся снаружи, во время предварительного инструктажа строго запретил это делать. Как и в коридорчике, в затемненном зале никого не было — кроме двух покойников, лежавших в саркофагах со стеклянными стенами. Они расположились головами ко входу, и от этих голов тянулись пучки черных проводов, соединявшихся на шапке Мономаха, уложенной на возвышении из красного гранита. В ногах у мумий было установлено большое зеркало, в котором паломник мог видеть лики обоих святых и себя между ними.
Мэту показалось, что стены каменного мешка сдвигаются, и чтобы поскорее выбраться из траурного зала, он поспешно водрузил шапку на голову. Поначалу не ощутил ничего, потом — легкое покалывание в висках, судя по всему, от электрических разрядов. Спустя секунду покалывание стало сильнее, а в следующий момент случилось то, ради чего этот аттракцион и затевался — на Матвея Корчагина снизошла благодать. Это была не какая-нибудь там фейковая благодать наподобие той, какую испытываешь, закинувшись колесом на гоанском пляже, а самая настоящая благодать высшей астральной пробы. Он ощутил в своей голове присутствие Высшего Разума, не суетного и мятущегося, но спокойного и рассудительного. Этому Разуму было известно все и о Матвее, и о любом другом человеке, и о тех, кто давно умер, и о тех, кто еще не родился. Высший Разум знал абсолютно все, не совершая для этого никаких усилий. Он также знал, как привести всякое живое существо к абсолютному счастью, и был готов за руку провести Матвея по этому пути, берущему начало прямо здесь, в этой величественной Усыпальнице…
Пришел в себя Матвей уже снаружи. Он стоял на подгибающихся ногах, придерживаемый с двух сторон заботливыми милиционерами, а отец Лаврентий протягивал ему пластиковую бутылку со святой водой.
— Ну что, Матфей, снизошла на тебя благодать? — лукаво вопрошал батюшка.
Мэт ничего не ответил — слова тут были лишними.
9. Камерная музыка
Когда Пашу привезли в участок, первым делом отметелили, не снимая с него наручников. Но к счастью, били, не вкладывая душу в процесс: пару ударов в челюсть, коленом под дых, контрольный по почкам. Вслед за этим его поместили в одиночную камеру, уже без наручников. В камере не было окон и помимо никелированного толчка и откидной койки имелись три телевизора на разных стенах, упрятанные в решетчатые короба — экрана не было лишь над дверью. Здесь Паша провел несколько томительных часов, размышляя о своей возможной участи. По понятным причинам будущее виделось ему довольно мрачным. Без документов и без связей, зато с полным кошельком денег, которые в этой стране явно являются контрафактными (о том, что за привычные рубли в Священном Союзе лучше ничего не покупать, он подумал слишком поздно). И еще неизвестно, что ему пришьют здешние следователи, а главное — какую кару повлечет за собой их обвинение.
У Паши было достаточно времени, чтобы прокрутить в голове всю свою жизнь. Карамельное детство, беззаботные школьные годы, студенчество, наполненное винишком и интрижками. Вспомнил он и всех своих пятерых женщин, с которыми было то хорошо, то плохо, то никак. Веселая оторва Ленка, томная флегма Машка, суицидальная шалава Верка, татуированная психопатка Диана и еще одна Ленка из бара «Кот Шредингера», о которой Паша мог сказать лишь, что она очень любит оральный секс. Но все эти милые уютные воспоминания имели отношение к совершенно другому миру, оставшемуся где-то далеко за пределами этой камеры и недружелюбного города под названием Сталинбург.
Наконец Пашу перевели в кабинет для допросов, вновь заковав в наручники. Классика жанра — комната без окон, с зеркалом во всю стену, с привинченными к полу столом и стульями, на столе — лампа, направленная арестанту в лицо. На стене напротив него висела икона, изображавшая Феликса Дзержинского, который, сидя на коне, поражал копьем змия, покрытого блатными наколками. Не успел Паша толком рассмотреть эту композицию, как дверь отворилась и в кабинет вошел следователь в сером костюме и с картонной папкой подмышкой — точная копия тех типов, что свинтили его в буфете.
Положив папку на стол перед собой, следователь достал из нагрудного кармана очки и долго протирал их платочком, делая вид, будто не замечает Пашу. По виду он был ненамного старше своего визави, но обладал лицом гораздо более уставшим и бледным — должно быть, из-за того, что много времени проводил в помещениях без окон. Следователь развязал тесемки на папке, достал из нее планшет, с его помощью сфотографировал Пашку, затем равнодушным тоном осведомился, как того зовут, когда он родился и где прописан. Вбив эту информацию в соответствующие поля файла, подключил планшет прямо к столу и распечатал некий документ — листы вылезли сбоку столешницы. Положив распечатку перед Пашей, велел подписать. Было видно, что следак не планирует тратить на парня много времени — должно быть, у него было много других, более интересных дел.
Паша бегло пробежался по документу, и глаза у него тут же полезли на лоб. Перед ним лежало чистосердечное признание, согласно которому 27 апреля 2017 года он, Павел Дмитриевич Вильзон, находясь в буфете гостиницы «Колхозная», что в Сталинбурге, произвел ряд противоправных действий, а именно:
— изнасиловал буфетчицу второго разряда Марфу Виленовну Балакушину;
— надругался над Красным уголком, начертав там собственной мочой мерзкую сатанинскую свастику;
— выдал американским туристам, находившимся в том же помещении, ряд
