— Спой, Лушенька! — обратился министр к своей супруге.
— Да что ты, Сева! Соседей перебужу!
— А ты не в полный голос.
Лукерья дала себя уговорить и негромко завела лирическую песню про далекую планету, куда после смерти попадают все герои Священного Союза. Правоверные воины залечивают там свои старые раны, вспоминая великие подвиги минувших войн, доблестные мичуринцы возделывают плодородные поля, где колосится рожь высотой с вековые сосны и зреют кабачки размером с бронепоезд. Нашлось место на той планете и героям правоверной культуры, слагающим былины во славу Святейшего Двуглава, что подобно немеркнущему солнцу озаряет вселенную от края и до края. Матвей неожиданно поймал себя на мысли, что ему даже немного жаль этих героических ссыльных, обреченных вечно вспоминать свои былые деяния и давиться гигантскими овощами до конца времен.
Луша допела песню, последовали приглушенные аплодисменты. Баррикада, отложив гитару, вышла на балкон. Сева, когда его супруга ушла проверить, как там Ваня, подсел поближе к брату и, хлопнув его по колену, произнес:
— Эх, братец, оставался бы ты здесь, в Сталинбурге! Что тебе эти чехословаки? Они хоть и правоверные, да все одно чужие. Разве ж понять им нас? Ну что, останешься, а?
Останусь, если слинять не получится — подумал Матвей и поспешил сменить тему разговора:
— А что Баррикада? В министерстве твоем работает? Чем занимается?
Севины глаза загорелись.
— Красавица, да? Знал, что тебе понравится! Недавно Литературный институт закончила — отличница, активистка и просто умница. Она у нас в лит-отделе работает — все нарадоваться не могут. А ты, братец, вижу, глаз-то на нее положил?
— Интересная девушка.
— Так иди к ней, — Сева толкнул его в плечо.
Последовав совету старшего брата, Мэт вышел на балкон. Ночь уже спустилась на Сталинбург. Вдалеке алели звезды Кремля, подмигивающие огоньками самолеты несли трудящихся в черноморские здравницы, грузовики с надписью «Хлеб» на бортах перевозили заключенных из одной тюрьмы в другую, а горожане, переодевшись в полосатые пижамы фабрики «Большевичка», расселись перед телевизорами, транслировавшими повтор популярного мюзикла «Ленин в октябре». Эту уютную картину с ярко подсвеченного плаката на брандмауэре благословляла дружная компания: старый революционер с винтовкой в руках и гвоздикой в петлице, воин с автоматом Калашникова в каске с надписью «На Берлин!», пламенный комсомолец с учебной гранатой в руке, пионер с игрушечным пистолетом и пухлощекий младенец, который, выглядывая из коляски, стилизованной под броневик, сжимал в ручонках погремушку в виде атомной бомбы. Над головами этой разновозрастной ватаги был начертан аршинный слоган: СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ — ОПЛОТ МИРА!
— Красивый город, — начал Матвей разговор.
— Очень! Как тут не вспомнить слова нашего классика… — отозвалась Баррикада. — «Ах, Сталинбург, как много в этом звуке для сердца правоверного слилось…»
— Да, только эти строки были написаны про Москву.
— Москва — и есть Сталинбург, — с удивлением ответила девушка.
— Разумеется. Просто у Пушкина говорится: «Москва, как много в этом звуке…»
— У кого? — Баррикада удивилась еще больше.
— Ну, Пушкин, автор этих строк…
— Товарищ Матфей, автор этих строк — Святой Иосиф. Это каждый октябренок знает.
Матвей понял, что разговор сворачивает куда-то не туда.
— А вы, значит, в министерстве литературой занимаетесь? — спросил он. — Мне брат сказал.
— Да, лит-вопросы курирую, — оживилась девушка. — Мое направление — производственный роман на стыке города и деревни. Пелевин, Сорокин, Минаев, Прилепин — знаете таких авторов?
— Слышал, конечно. А кто из них ваш любимый?
— Сложно сказать — я их всех люблю. Например, «Сахарный Кремль» Сорокина — замечательный роман. Про передовика производства из провинции, который работал на сахарной фабрике и всю жизнь мечтал побывать в Кремле. А потом…
— Не рассказывайте, лучше сам прочту, — прервал ее Матвей. — А вы писать не пробовали?
— Отчего же! Пишу постоянно.
— И что? Прозу или стихи?
— Методички.
— Что, простите?
— Методички для авторов. Кто-то же должен указывать им, что писать — вот мы, кураторы, этим и занимаемся.
— А что, авторы сами не знают, что писать?
— Они знают, как, а не что. Они же просто писатели. Вообще, подготовка методичек — очень сложный процесс, в котором занято множество специалистов. Сначала разрабатывается генеральная линия, затем на ее основе — темы и под-темы. Потом мы все это распределяем по жанрам и уже в зависимости от этого — по авторам. А разве у вас в Чехословакии не так это происходит?
— Ну, я же кино занимаюсь, — уклончиво ответил Матвей. — У нас все немного по-другому.
— Да, понимаю, у вас куратор входит в состав съемочной группы — это все упрощает. Мы тоже пробовали у себя такую систему ввести. Но авторы стали жаловаться, что их постоянное присутствие куратора отвлекает. Пришлось пойти им навстречу — вернули как было.
— И что, Баррикада, не устаете вы на своей работе? Должно быть, сложно писателями руководить?
— Что вы, Матфей! Я ими не руковожу. Я ведь всего лишь младший куратор — слежу за исполнением директив. А руководят литературным процессом те, кому положено — старшие кураторы.
— Вы завтра когда работу заканчиваете? — Мэт перешел к делу. — Может, сходим куда-нибудь?
— Я завтра целый день с вами буду, — ответила Баррикада. — Товарищ министр велел, чтобы я вас в Музей Революции сводила.
Матвей не ожидал такого поворота.
— Очень рад, — пролепетал он. — Где встретимся?
— В одиннадцать за вами заеду. Вы ведь в гостинице «Колхозная» живете?
Вскоре Баррикада заторопилась домой и, решительно отвергнув попытку Матвея проводить ее, убежала на метро. Мэт разбудил Пашу и они, сердечно попрощавшись с хозяевами дома, спустились в подземный гараж, где их ждала «Чайка» с заспанным Геной за рулем. По дороге в гостиницу Матвей, поглядывая с переднего сидения на ночной Сталинбург, размышлял о том, что, когда они с Пашей отсюда выберутся, он будет часто вспоминать это соцсюрреалистичное место, эти широкие проспекты, увешанные наивной агитацией, этих двуглавых орлов с красными звездами на пузе
