— Полезли — тут лестница есть, — бросил он Паше, маячившему чуть поодаль.
— Да ну на хер, я не полезу, — ответил юноша, теребя лямку раритетного фотоаппарата, украшавшего его грудь. — Еще неизвестно, что там.
— Вот и узнаем! Как же жажда неизведанного, поиск новых локаций и прочая романтическая херня? Давай, ссыкло!
На самом деле Паша не был ссыклом, хотя действительно побаивался того, что можно было встретить в заводском подвале — крыс, пауков и мумифицированного трупа какого-нибудь передовика производства. Наблюдая за тем, как режиссер, зажав в зубах фонарик, спускается вниз по вертикальной лестнице со стержнями-перекладинами, он размышлял о том, что Матвей Корчагин воистину достоин уважения. Давно работая с самыми разными режиссерами, в том числе иностранными, Пашка прекрасно мог отличить алкогольное похмелье от кокаинового — так же, как мог на глаз установить, сколько таблеток экстези сожрал вчера тот или иной деятель искусств. И то, что режиссер, к которому он был сегодня приставлен, несмотря ни на что сохранял профессиональное любопытство, это определенно вызывало уважение, заставившее Пашу последовать за Матвеем в темную дыру.
Подвальное помещение, в котором они оказались, обладало невысоким потолком и влажными стенами — на одной из них Матвей обнаружил рубильник, дернул его наудачу, и лампочка без абажура осветила довольно странное место. Режиссер и художник ожидали увидеть катакомбы такие же огромные, как и простиравшийся над ними цех, но оказались в довольно компактном квадратном зальчике, который можно было измерить десятком шагов. В центре этого зала торчал из пола внушительных размеров круглый вентиль, служивший, должно быть, неким водопроводным целям — от него в разные стороны ползли две толстые трубы, нырявшие в проломы в стенах. Вместо ожидаемого срача обнаружилось вполне себе обжитое помещение — аккуратно прибранное (веник и совок были прислонены к одной из стен), меблированное продавленным креслом неясного цвета и журнальным столиком, с гипсовым бюстом Ленина на обтянутой парчой тумбочке в одном углу и этажеркой с книгами в другом. Судя по всему, жилище какого-то интеллигентного бомжа или же оригинала-маргинала.
— Есть тут кто? — кликнул Матвей, но не получил ответа: лишь жалобно пискнула крыса за стеной и коснулся лица теплый подземный ветерок. — Может, здесь тоже что-нибудь подснимем?
— Места маловато, — заметил Паша. — Хотя эта хрень колоритная, конечно.
Погладив ладонью округлый бок чугунного вентиля, молодой человек отступил назад, чтобы сделать несколько кадров со вспышкой. Серия сполохов ударила Матвея по глазам, и он, закрыв лицо ладонью, отшатнулся в сторону. Очертания комнаты задрожали, гипсовый Ленин недобро взглянул исподлобья, к горлу рванула тошнота. Чтобы устоять на ногах, режиссер ухватился за вентиль, и тот с протяжным скрипом провернулся на четверть оборота. Металл показался Матвею обжигающе горячим, хотя, как он прекрасно понимал даже в полузабытье, такого быть не могло.
Вслед за поворотом чугунного колеса лампочка под потолком, ярко вспыхнув, погасла, и в нежданной темноте мощная струя затхлого воздуха ударила сталкеров по спинам. Пол под ногами мягко, но отчетливо завибрировал — как будто где-то неглубоко пронесся по рельсам поезд метро, хотя никакого метрополитена в этом районе не было. Затем дрожь утихла, и темнота соединилась с тишиной.
— Что это было? — сдавленным голосом произнес Паша, пытаясь нашарить в сумке фонарик.
— Без понятия, — ответил ему Матвей. — Давай выбираться отсюда.
Но не успели они добраться до лестницы, как неожиданно случилось нечто странное. Настолько странное и настолько неожиданно, что ни Матвей, ни Паша не успели понять, что именно произошло.
3. Святой Иосиф
Матвей пришел в себя, лежа лицом вниз неподалеку от цеха. Первое, что он увидел — асфальт в мелких трещинах, сквозь которые пробивалась трава, а также двоих муравьев, ошалело бегавших по кругу. Оторвав туловище от земли, он сел и обхватив колени руками, вопросительно уставился на сидевшего рядом Пашу.
— Что это было? Взрыв газа?
Пашка лишь покачал головой.
— Если бы взрыв — нас бы по кускам сюда выбросило, — ответил он. — А мы, вроде, целы. Ну, я так точно.
— А как мы здесь оказались? Нас сюда вынес кто-то? Но мы ведь одни там были…
— Может, водитель Лики?
— Вон он, возле машины. Пойдем спросим.
Паша помог Матвею подняться на ноги. Апрельское солнце уже пробило лучами смог и теперь нещадно жарило заводской плац. Режиссер выудил из кармана мятого пиджака солнцезащитные очки и спрятал за ними свои красные глаза, Паша последовал его примеру. Головная боль до сих пор не оставила режиссера в покое — она бродила из одного полушария в другое, словно выбирая, где ей поселиться и все никак не могла выбрать. Матвей потер виски, прикидывая, что ему не помешала бы бутылка воды и пара таблеток аспирина — дай бог, чтоб в машине нашлось и то, и другое.
От мыслей о чудесном спасении его отвлек удар локтем в бок — Паша указывал куда-то в небо, и проследив за его пальцем, Матвей увидел пузатый дирижабль, ленивой рыбиной плывущий под облаками. Встретить подобный летательный аппарат в небе над Москвой — явление само по себе неординарное. Но еще более удивителен был символ, красовавшийся на серебристом боку дирижабля: красная пятиконечная звезда с вписанным в нее двуглавым орлом.
— Наверно, фильм снимают, — предположил режиссер, придерживая очки, чтобы они не свалились с запрокинутой головы.
— Странно все это, — задумчиво произнес Паша.
В это время дирижабль, повинуясь потокам воздуха, развернулся к зрителям другим боком, и они прочитали на нем слоган: 100 ЛЕТ ОКТЯБРЯ. Ну да, 2017 год, — подумал Матвей, — столетний юбилей революции. Но с какого перепугу эту дату так пышно празднуют в Москве? Впрочем, сейчас это не имело значения. Нужно поскорее добраться до аспирина, потом до отеля, затем — до кровати. И тут Матвей заметил, что вместо черного BMW на плацу стояла другая машина — тоже черная, но другая. Сомнений не было — это «Чайка». Что удивительно, казалась она не раритетом на колесах, а совершенно новенькой, глянцевой — будто вчера сошла с конвейера. И если бы не
