— А где хозяйка? — обратился Матвей к водиле.
Тот почему-то вытянулся во фрунт и, глупо ухмыляясь, ответил:
— Домой поехала.
— Почему же она уехала?
— Не могу знать, — все так же по-дурацки скалясь, отчеканил водитель.
Значит, она отчалила на бимере, а за нами прислала вот это чудо советского автопрома, — решил Матвей. Могла бы хоть записку оставить. Ну да ладно.
— Едем в гостиницу?
Режиссер кивнул. Вместе с Пашей они забрались на заднее сидение, и автомобиль тронулся. Матвей нашел желанную бутылку минералки и осушил ее несколькими глотками. Аспирина в машине не оказалось. Паша, отказавшись от минералки, молча пялился в окно. Странное дело — промзона давно уже должна была закончиться, но она все длилась и длилась. Поначалу он даже решил, что они едут не в ту сторону, но вскоре машина выскочила на знакомый проспект и полетела по нему в направлении центра. Заводские коробки сменились блоками многоэтажек, и было в этом городском ландшафте что-то новое, чего он не замечал прежде. Казалось, будто изменилась сама архитектура: вместо стекла и бетона московского сити — перемежающийся с обшарпанными хрущевками сталинский ампир, взметающийся колоннами в облака, увенчанный серпами, молотами и необъятными снопами пшеницы. Но еще более удивительны были рекламные плакаты на брандмауэрах домов. СЛУЖУ СВЯЩЕННОМУ СОЮЗУ! — прочитал Паша на одном из этих гигантских баннеров, когда автомобиль сбавил скорость, приблизившись к перекрестку. Под пятиметровыми буквами этого горделивого слогана в глянцево-идиотической манере были изображены трое: с левой стороны — мускулистый рабочий с молотом наперевес, справа — поп с окладистой бородой и дымящимся кадилом, а в центре — пышногрудая светловолосая селянка в красном платье, обнимавшая молочный бидон. Паша повернулся к Матвею, словно ожидая от него объяснений, но тот спал с запрокинутой головой, приоткрыв рот и спрятав глаза за шорами очков.
Следующий плакат, попавшийся на глаза молодому человеку, изображал Ленина и Сталина, развернувшихся друг к другу таким манером, словно собирались слиться в страстном поцелуе. Над их многометровыми головами был обозначен контур двуглавого орла с алой звездой на пузе, а ниже красовалась надпись: ЗАВЕТАМ ДВУГЛАВА ВЕРНЫ! «Чайка» выехала на эстакаду, с которой открывался вид на город, и перед глазами Паши пронеслась целая вереница многоэтажной агитации. То, что он увидел, за секунду привело его к предобморочному состоянию, и лишь обычная для него флегматичность не дала скатиться в истерику.
ДАДИМ ОТПОР ЯЗЫЧНИКАМ-ИМПЕРИАЛИСТАМ!
ВЕРНУЛИ КУБУ — ВЕРНЕМ И АЛЯСКУ!
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСКАЯ — СРАЖАЕМСЯ ДО ПОБЕДЫ!
Когда машина проплыла мимо трех одинаковых шестнадцатиэтажек, расположенных по диагонали к проспекту, крыши которых украшали буквы «МИР! ТРУД! ВЕРА!», Паша растолкал режиссера.
— Матвей, нужно поговорить!
— Что? Что случилось? Я только заснул!
Вместо ответа Паша указал ему на билборд, где кровожадный красноармеец лупил прикладом автомата тощего Дядю Сэма в звездно-полосатом цилиндре и фартуке с треугольником на груди: МАСОНЫ НЕ ПРОЙДУТ!
— Что это за…? — удивился Матвей спросонья.
— Тут повсюду такое, — выдавил из себя Паша.
— Мы точно в Москве? Куда этот хрен нас завез?
Водитель покосился на них в зеркало заднего вида, но сохранил невозмутимое выражение лица.
— Эй, любезный… — обратился Матвей к водителю.
— Гена, — подсказал ему Паша.
— Да, Гена, останови-ка на минутку — нам воздухом подышать нужно.
Спустя минуту Гена вырулил в боковой «карман», где двое вывалились из машины и, отойдя чуть поодаль, принялись дышать загазованным воздухом.
— Сигарета есть? — спросил режиссер.
— Только вейп.
— Что?
— Электронная сигарета.
— Не, я эту херню не курю, — ответил Матвей. — Я вообще не курю. Но сейчас надо.
Он заметил валявшуюся на обочине смятую пачку, нагнулся за ней, расправил — папиросы «Звезда». Внутри картонки оказалась одна наполовину вытрушенная гильза. Закрутив бантиком ее кончик, Матвей засунул папиросу в рот. Зажигалки у него не оказалось, у Паши — тоже.
— Эй, отец, огоньку не найдется? — обратился Матвей к потрепанному мужичонке, ковылявшему вдоль трассы с авоськой жестянок из-под пива.
«Отец» протянул ему коробок спичек, режиссер закурил, закашлялся, вернул спички бродяге.
— Товарищ, помоги копеечкой, — попросил мужичонка.
Чтобы поскорее избавиться от собирателя жестянок, Матвей достал бумажник и, не обнаружив в нем местной валюты, протянул мужику купюру в пять евро. Приняв этот щедрый дар, мужик впал в оцепенение и даже выронил на асфальт громыхнувшую авоську.
— Ступай, батя, ступай, — поторопил его даритель, и только тогда мужик поковылял дальше, то и дело оглядываясь и что-то бормоча под нос.
— Матвей, куда мы попали? — произнес Паша, стараясь держать себя в руках.
— Ну и дерьмо, — прохрипел режиссер, отбрасывая в сторону зловонную папиросу. — Ты на машины-то посмотри.
Паша, стоявший спиной к проезжей части, развернулся и тут же понял, что привлекло внимание его спутника. На восьмиполосном проспекте нельзя было увидеть ни одной иномарки — только «Жигули», «Волги», «Запорожцы», «Нивы» и «Победы». Были среди них и потрепанные экземпляры, но немало было и совсем новеньких. Вереницу образцов советского автопрома взрезал оборудованный мигалками «ЗИЛ» цвета мокрого асфальта— оттеснив несколько машин к обочине, он горделиво унесся вдаль.
— По ходу, Павлик, мы в «совке» оказались, — сказал Матвей, сам до конца не веря, что произносит эти слова.
— В смысле? — Пашка не смог придумать ничего умнее этого вопроса.
— Сам в шоке. Давай-ка вспомним, что было в этом подвале. Ведь до подвала-то все было ок, верно?
Паша попытался вспомнить.
— Я начал фотографировать, потом вы вот так качнулись, ухватились за это колесо… А потом мы оказались наверху — непонятно как…
— Точно, колесо! — воскликнул режиссер. — Вернее, не колесо, а вентиль. Я когда хватался за него, оно провернулось, кажется…
— Но не могло же из-за этого все так измениться… — недоверчиво пробормотал Пашка.
— Согласен, звучит бредово. Но вокруг все еще бредовее. Другой версии, кроме колеса, у нас все равно нет. Ты ведь знаешь про взмах крыльев бабочки и другую подобную пургу?
— Если дело в
