Осмелев, Матвей даже попытался заговорить с Баррикадой, но из этой затеи ничего не вышло, поскольку Аврора Ивановна постоянно крутилась поблизости — пришлось ограничиться глубокомысленными замечаниями о том, как хороши погода-природа-время-года.
Когда начало вечереть, все усталые, довольные, сытые и пьяненькие стали рассаживаться по машинам, чтобы вернуться в город.
24. Почетный караул
Когда Матвей следом за Пашей собирался забраться в «Чайку», на которой они приехали, отец Лаврентий поманил его к своей черной «Волге»:
— Вместе поедем — поговорить нужно.
Их машина замыкала автоколонну, во главе которой следовал министерский лимузин «ЗИЛ», за ним — «Жигули», принадлежавшие Баррикаде, следом — «Чайка», транспортировавшая Пашу. Матвей, расположившись на заднем сидении рядом со святым отцом, ожидал начала обещанного разговора, но беседа все не начиналась. Священник лишь покрякивал на ухабах, а затем и вовсе задремал. В какой-то момент «Волга», оторвавшись от колонны, свернула на проселочную дорогу.
— Куда мы едем? — насторожился режиссер, но отец Лаврентий ответил ему храпом, а угрюмый водитель лишь пожал плечами.
Тем временем солнце спряталось за деревьями, водила включил фары. Матвей подумывал разбудить священника, чтобы добиться от него объяснений, но тот уже и сам проснулся.
— Куда едем? — повторил Матвей свой вопрос, адресуя его теперь уже к попу.
— Навстречу мечте, — ответил тот, сладко потянувшись.
— А если серьезно?
— В дом творчества тебя везу. Ты ж пиздец какой творец — там тебе и место.
— Не понял…
— Сейчас поймешь.
Дорога вывела их из леса в поле, за которым раскинулся поселок, приветливо подмигивавший путникам огоньками окон. Фары высветили дорожный указатель с надписью «Переделкино», на которой какой-то шутник замазал белой краской вторую «е».
— А брат мой знает, куда вы меня везете?
— Все он знает, — ответил отец Лаврентий. — Его идея.
— И что мы здесь делать будем?
— Не мы, а ты, Матфеюшка. Творить, голубчик, будешь. А через неделю — обратно, в столицу.
— Эй, мы так не договаривались! А Паша?
— Ничего с твоим мальцом не случится — в гостиницу он едет.
— Мне тоже в гостиницу нужно!
— Какого?
— У меня там записи все, заметки…
— Мне-то не пизди!
Матвей подергал ручку двери, но та была заблокирована. Тем временем «Волга» остановилась у трехэтажного здания на краю поселка, которое благодаря побеленной колоннаде и широкой лестнице напоминало сельский клуб. На ступенях дома маячили двое монахов в белых рясах, которые тут же двинулись к машине. Мэт прочитал надпись на табличке, привинченной к одной из колонн: «Дом творчества литературных работников и кинематографистов на базе ОМОНа имени Святого Феликса». Аббревиатура «ОМОН» уже была ему знакома: Отшельнический Монастырь Особого Назначения.
— С прибытием, брат Матфей! — поприветствовал режиссера один из монахов, открыв дверь машины.
— Хвала Двуглаву, доехали! — присоединился второй. — Милости просим!
— Никуда я не пойду, — буркнул Матвей, отметив про себя, что монахи — довольно крепкие ребята.
Но в это время отец Лаврентий со всей силы пнул его ногой в спину, и режиссер, вылетев из машины, был подхвачен монахами под белые рученьки. Однако хватка была некрепкая, держали его бережно, и Матвей, извернувшись, выскользнул из их рук. Он бросился в сторону поля, но какая-то сила сбила его с ног и прижала к земле. Это был водитель отца Лаврентия, неизвестно когда выбравшийся из автомобиля.
Белорясые поставили Матвея на ноги, отряхнули и повели в сторону дома творчества. И хотя держали его теперь покрепче, Мэт решил так просто не сдаваться. Всадив локоть под дых одному монаху и лягнув в колено другого, он совершил отчаянный рывок, но сумел освободить лишь правую руку, и в тот же момент с правой стороны в его шею вонзилась игла шприца.
— Творческих успехов! — бросил отец Лаврентий из машины, и это было последнее, что Матвей услышал, прежде чем провалиться в забытье.
Пришел в себя он на кровати в тесной келье — в одежде и обуви, но без звездофона. Комнатка с кованой дверью, узким окном под высоким потолком и экраном напротив кровати, транслировавшим телеканал «Штык»: широкомордый вояка в камуфляже, брызжа слюной, рапортовал об успехах оборонной промышленности. За его спиной мелькала яркая анимация, иллюстрировавшая эффект от того или иного оружия. Самонаводящиеся ракеты крошили в капусту нью-йоркские небоскребы, подводные лодки-камикадзе выскакивали из вод Темзы, чтобы разнести Тауэрский мост, стаи дронов распыляли химоружие над амстердамским гей-парадом… С каждым новым сюжетом рассказчик все больше распалялся, и Матвею показалось, что к концу репортажа у того даже привстал.
Из-за успокоительной инъекции Мэт ощущал необычайную слабость. Следовало совершить усилие, чтобы за раз осуществить два важных дела: проверить, не заперта ли дверь и вырубить на хрен телевизор. В случае, если дверь не заперта, телевизор можно было похерить. Но хватит ли у него сил, чтобы выбраться из дома творчества — на ватных ногах и с затуманенной головой? Опустив ноги на пол, попытался встать, но затея оказалась неудачной, и он свалился рядом с кроватью, словно тряпичная кукла. Кое-как дополз до двери, которая, естественно, оказалась заперта, затем поискал пульт от телевизора и не нашел. На то, чтобы забраться обратно в кровать, сил уже не хватило, и он остался лежать на полу, устремив взгляд в потолок.
Ночь была кошмарной: сон — бодрствование — полудрема — снова сон, и так по кругу. Ни на секунду не замолкавший телевизор щедро поставлял сюжеты для бредовых видений, пока в какой-то момент не переключился на канал «Озеро», где балерины изображали лебедей под приглушенную музыку, ненадолго убаюкавшую Матвея. Но ровно в шесть утра закольцованный балет сменился оглушительным союзным гимном — Мэт встрепенулся, ударившись головой о раму кровати. Затем последовал выпуск новостей, где главным сюжетом была предстоящая церемония ежегодного посвящения товарища Птушки в сан генсека ЦК ПКСС. Что было дальше, Матвей
