Пригибаясь к земле, он выбрел к идущей через лес грунтовой дороге — той самой, по которой его сюда привезли. На дорогу выходить не стал, трусцой побежал на некотором расстоянии от нее, прячась за кустами и деревьями. Наконец добрался до трассы. Пополз по траве, залег у обочины, осмотрелся — ни отца Лаврентия, ни белорясых. Дождался, пока на трассе показался одинокий автомобиль — оранжевый «Запорожец». Поднялся на ноги, помахал водителю рукой, машина остановилась.
Владелец «Запорожца», по виду пенсионер-грибник, согласился подкинуть Матвея до города — в обмен на его часы. Согласился не сразу, поначалу смотрел подозрительно, но потом оттаял. «Импортная вещь, отец» — рекламировал свой хронометр режиссер. В дороге слушали радиостанцию «Эхо Сталинбурга», где двое интеллигентных мужчин, постоянно перебивая друг друга, рассуждали о том, сколько времени следует отвести на правоверное воспитание союзных школьников. Один заявил о том, что существующего количества (утренняя молитва каждый день и большой молебен по пятницам) явно недостаточно. Тогда другой предложил начинать каждый урок с молитвы, а молебном завершать учебный день. Первый пошел дальше — он был уверен, что молебен нужно проводить и в начале, и в конце дня, а перемены между уроками отвести под молитвы. В итоге сошлись на том, что сколько ни отдай под правоверное воспитание, все будет мало. Довольные друг другом, собеседники покинули студию, и из динамиков понеслась патриотическая песня какого-то юного дарования «Я роняю Запад».
Когда до города оставалось всего десять километров, о чем сообщал указатель на обочине, водитель ударил по тормозам. Дорогу преграждали два милицейских «бобика», перед которыми, сложив руки на груди, стоял отец Лаврентий в сопровождении целого отряда в белых рясах.
— Это за мною, батя, — вздохнул Матвей и выбрался из машины.
Готовый ко всему, он направился к попу, смотревшему на удивление доброжелательно.
— Ну что ты за долбоеб, Матфейка! — обратился к нему отец Лаврентий. — Юмора не понимаешь, что ли? Кто ж тебя без хуя оставит! Режиссер без хуя — как село без церкви. Я пошутил просто, а ты, не разобравшись, в лес уебал.
— Пошутил, значит? — буркнул Матвей. — Ну и шуточки у вас, святой отец…
— Пошутил, конечно. Никто тебе хуй резать не будет — Святейшим Двуглавом клянусь. Пару пальцев на ноге оттяпают и все дела. Так сказать, чисто символически.
Монахи тем временем обступили режиссера сужающимся кольцом.
— Эй, ребята, только не пиздить! — велел белорясым священник. — Он все осознал и будет себя вести примерно. Так ведь, Матфейка?
Мэту пришлось кивнуть в знак согласия, и монахи, бережно взяв под локти, поместили его в один из «бобиков», который затем доставил его обратно в дом творчества. Обед ему принесли в келью, спросили, не нужно ли еще чего-нибудь, а услышав, что не нужно, оставили наедине с телевизором, заперев дверь на два замка.
Беготня по лесу утомила Матвея, но когда он, разобравшись с обедом, решил немного вздремнуть, дверные замки лязгнули, и в приоткрывшуюся дверь просунул свою голову безусый служка:
— Матфей Сергеевич, к вам посетитель!
Просто день визитов какой-то, — проворчал Матвей, поднимаясь с кровати. Кто это может быть? Точно не отец Лаврентий. Значит, или брат, или Пашка. Скорее первый вариант. Выходит, одумался брательник — понял, что не место известному режиссеру в этой дыре. Сейчас он выскажет Севе все, что о нем думает, а также об отце Лаврентии, о мудаках в белых рясах и обо всем доме творчества!
Но когда Мэта доставили в комнату для свиданий, он увидел не Севу и не Пашу. В обшарпанной комнатке, сложив руки на столе, сидела Баррикада. Перед ней лежала папка с гербом Министерства культуры и ручка.
33. Сценарный план
Визит Баррикады носил сугубо деловой характер — она принесла на подпись бумаги из министерства, регулирующие авторские права на будущий фильм. Разговор был также деловым, ни шага в сторону — ведь над их головами висела камера наблюдения с микрофоном. Но если бы эта камера была направлена девушке в лицо, наблюдатели наверняка заподозрили бы неладное — так не смотрят на того, с кем тебя связывают исключительно рабочие отношения.
В конце их встречи Баррикада, кусая губы, поинтересовалась, как продвигается работа над сценарием и есть ли у Матвея какие-нибудь пожелания. Продвигается хорошо, пожеланий нет, — ответил он. Единственным его пожеланием, которое он, к сожалению, не мог высказать, было оказаться не в проклятом доме творчества, а в квартире Баррикады, наедине с ней. Попрощавшись, девушка забрала папку со стола, а ручка осталась лежать перед режиссером. Стараясь не совершать резких движений, он сунул ее в карман.
Позже, во время прогулки по двору, дождался, чтобы сопровождавший его Миша Куц свалил куда-то и убедившись, что за ним никто не следит, достал ручку, открутил колпачок. Внутри, как он и рассчитывал, находилась записка, намотанная на стержень. Из этой записки Мэт узнал, что с Пашей все хорошо, хотя он и находится в бегах, а событие, которого они оба так ждут, назначено на девятое мая. В конце — приписка: «Что бы ни случилось, я никогда не забуду тебя». А случиться могло все что угодно, понимал Матвей.
Мало знать дату побега — нужно еще каким-то образом выбраться отсюда в нужный день. Обе попытки удрать из дома творчества оказались для него провальными, и не было надежды на то, что третья увенчается успехом. Правда, Сева обещал, что творческая ссылка закончится как раз девятого мая, но Матвею было ясно, что брат сдержит свое обещание лишь в том случае, если получит достойные идеи к празднику.
Итак, Мэт на несколько дней засел за работу. Для начала он послал подальше Мишу Куца, который повсюду слонялся за ним, отвлекая своей болтовней. Миша посыл не воспринял буквально и начал что-то лепетать про творческий
