В чем граф-герцог точно был не повинен, так это в приписываемом ему хищническом казнокрадстве. И. Курукин подробно изучил бухгалтерию бироновских доходов и пришел к выводу, что фаворит не воровал, да и не имел в том надобности. У обер-камергера было высокое, по чину и должности, жалованье – 4 188 рублей 30 копеек (тогдашний губернатор получал в пять раз меньше); от своих личных и герцогских владений он имел без малого 300 тысяч талеров ренты; и один раз, по случаю мира с Турцией, императрица подарила ему полмиллиона рублей.
Кроме Бирона близ Анны находились и другие немцы, разной степени полезности.
Во-первых, это, конечно, был Остерман, которому каким-то образом удалось откреститься от своей подписи под «кондициями» и продемонстрировать новой царице свою пресловутую незаменимость. Барон продолжает оставаться главным в государственной машине человеком. Благодаря уму и опытности его аппаратное влияние всё расширялось, что не могло не настораживать Бирона, хоть Андрей Иванович и очень старался не ссориться с временщиком. Зато Остерман находился в прекрасных отношениях с братьями Левенвольде, которых любила и отличала императрица.
«Левенвольдов», как их называли русские, было трое, но по-настоящему важной персоной следует считать лишь старшего, Карла-Густава, который стал обер-шталмейстером (главой придворного конюшенного ведомства) и командиром гвардейского Измайловского полка. Де Лириа пишет про Левенвольде-старшего, что он «имел дарования и был ловкий, смелый, отважный и лживый человек», а также «был великий игрок, и притом очень скуп, способен на подкуп, но благоразумен в советах».
Другой брат, Рейнгольд, красавец и бонвиван, в свое время успел побывать любовником императрицы Екатерины Первой, но та государыня, как уже говорилось, избранников сердца к государственным делам не допускала. При Анне этот вельможа состоял обер-гофмаршалом, то есть среди прочего ведал дворцовыми развлечениями, а стало быть постоянно находился близ ее величества. «Корысть всегда его руководствовала, и он был лжив, хитр, ненавидим народом, но в то же время благороден в обхождении, снисходителен, внимателен, хорошо служил своей Царице и умел придавать блеск ея праздникам; умен и довольно красив собою» – так характеризует его де Лириа.
Третий брат Фридрих-Казимир играл видную роль во внешней политике, выполняя важные дипломатические миссии.
Все трое получили графский титул и вместе представляли собой большую силу, с которой должен был считаться даже Бирон. Однако во второй половине царствования значение «фракции Левенвольдов» сошло на нет, поскольку ее глава Карл в 1735 году умер, а Фридрих перешел на службу к австрийцам, и остался один никчемный Рейнгольд.
Всех этих немцев Ключевский купно именует «канальями», «сбродным налетом» и «стаей», которая «кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа» (можно подумать, что русские вельможи кормились чем-то другим). Однако в 1730-е годы на первые роли выходит один немец, которого даже этот строгий историк канальей не считает.
Речь идет о Бурхарде-Кристофе Минихе, главном военном деятеле аннинской эпохи. Этот ольденбуржец, по образованию военный инженер, начинал профессиональным наемником: поступал на службу в разные европейские армии и с 1721 года попал в Россию в качестве «иностранного специалиста», то есть без принятия подданства. Несколько лет он зарабатывал себе репутацию, постепенно продвигаясь по карьерной лестнице, и достиг должности командующего артиллерией (генерал-фельдцейхмейстера). Однако настоящий взлет Миниха случился при Анне, когда происходила замена высшего руководства армии. Три тогдашних фельдмаршала все были из русских княжеских фамилий (Михаил Голицын, Василий Долгорукий и Иван Трубецкой), а политика императрицы, как известно, состояла в том, чтобы уменьшить власть национальной аристократии. Поэтому в 1732 году Миних, еще до всех его батальных подвигов, был произведен в этот высший чин и стал главой российской армии – президентом Военной коллегии.
Это был человек большой храбрости, кипучей энергии и великой решительности. Его адъютант Манштейн, хорошо изучивший шефа, пишет про него: «Гордость была главным его пороком, честолюбие его не имело пределов, и чтобы удовлетворять его, он жертвовал всем… Он не знал, что такое невозможность; так как всё, что он ни предпринимал самого трудного, ему удавалось, то никакое препятствие не могло устрашить его». О невероятном самомнении фельдмаршала можно судить по тому, как он оценивал себя сам. «Русский народ дал мне два прозвища: «Столп Российской Империи» и «Сокол», у которого глаз зорок и всюду поспевает», – скромно пишет о себе Миних, а рассказывая о смерти Анны Иоанновны, утверждает, что последними в ее жизни словами были: «Прости, фельдмаршал!» (хотя множество свидетелей приводят совсем другое высказывание, гораздо более интересное, о чем в свое время).
Всегда опасливый к честолюбцам Бирон терпел Миниха лишь потому, что тот, во-первых, выказывал себя верным приверженцем фаворита, а во-вторых, враждовал с Остерманом, которого Бирон боялся больше, чем солдафона (как мы увидим, напрасно).
«Инородческое засилие» в аннинские времена не было таким уж тотальным. Нельзя сказать чтоб царица окружала себя только немцами, в высший сановный круг входили и природные русаки – если государыня была абсолютно уверена в их преданности. «Можно ласкать и русских, людей неопасных, без претензий, – пишет Соловьев. – Таков князь Алексей Михайлович Черкасский, знатный человек и первый богач, но не опасный по личным средствам, способный удовольствоваться одним почетом; Салтыковы – родственники императрицы – также не опасны по личным средствам: великий канцлер граф Головкин и в молодости не отличался беспокойным характером…»
Опасных же, то есть слишком беспокойных, Анна Иоанновна с Бироном отдаляли вне зависимости от этнического происхождения. Непредсказуемого в своей пассионарности графа Ягужинского сплавили в Пруссию посланником. Старую лису барона Шафирова, которого при Меншикове отправили ловить китов на Белом море, теперь услали еще дальше – в Персию. (Оба, кстати говоря, по крови русскими не были).
И все же один бойкий человек, притом совершенно русский, обошел все препятствия и стремительно пошел в гору: Артемий Петрович Волынский. Он все время норовил оказаться на виду у высшей власти, продемонстрировать свою полезность, но каждый раз что-то срывалось. Молодым офицером, побывав с дипломатически-шпионской миссией в Персии, он стал инициатором Персидского похода, оказавшегося дорогостоящей и бессмысленной авантюрой. За это Петр поколотил Волынского дубинкой и прогнал с глаз долой. Еще дважды, уже после Петра, Артемий Петрович достигал губернаторской должности, и оба раза терял ее из-за чрезмерной алчности и неуемного интриганства. Вновь он выдвинулся благодаря соперничеству Бирона с Остерманом. Фавориту нужно было провести в Кабинет министров своего клеврета, который оппонировал бы хитрому Андрею Ивановичу. Напористый Волынский казался идеальной кандидатурой. Так в 1738 году он сделался одним из трех кабинет-министров, высших чиновников государства (третьим был пассивный и никому не опасный Черкасский).
