Петербург начал приходить в запустение. Гвардия и коллегии переместились в Москву, насильно переселенные дворяне, купцы, ремесленники поразъехались. По заросшим травой мостовым бегали волки.
Вероятно, доставшийся такими жертвами и затратами город, «Петра творенье», так и сгинул бы, если б не «проклятое немецкое засилье». В 1732 году Анна Иоанновна вернулась из русской, старобоярской, ненадежной Москвы в Петербург, где ей и ее немцам было спокойней.
С воцарением Анны в действиях правительства наконец проступают признаки целенаправленного политического курса – жутковатого, но для государства «ордынского» типа совершенно логичного и даже неизбежного.
Реставрация сакральности
Самым важным свершением аннинского времени было последовательное, очень жестко проводимое восстановление пиетета перед особой монарха. Мы уже не раз говорили о том, что правление ордынского склада – максимально централизованное, концептуально неправовое, крайне требовательное к подданным – держится на благоговейном, почти религиозном почтении к государю. Только этим священным чувством можно оправдать жертвы и лишения, которые претерпевает народ. Однако непристойная чехарда постпетровского пятилетия сильно расшатала эту несущую опору. И обстоятельства, при которых Анна, принимая корону, чуть было вовсе не лишилась самодержавной власти, очень выпукло выявили эту тревожную тенденцию.
Обычно новые государи начинали царствование с амнистий, прощения долгов и прочих милостей. Анна Иоанновна повела себя иначе. Уже через полтора месяца после отмены «кондиций» императрица издает именной указ, в котором «злые и вредительные слова» о государыне объявлялись таким же тяжким преступлением, как «умышление на Наше Императорское Здоровье», и отныне карались смертной казнью. Доносить о подобных фактах вменялось в обязанность каждому, и – еще одна эпохальная новация – недоносителям тоже грозила «смертная казнь без всякие пощады».
Уважение к особе монарха собирались прививать наиболее доходчивым и эффективным образом – через страх. Передышка, когда народ перестали пугать, закончилась.
В следующем году была воссоздана Тайная канцелярия, приобретшая еще большее значение, чем при Петре. Пожалуй, теперь она сделалась самым важным из ведомств. Ее целью было не столько обнаружение заговоров (как мы видели в случае с комплотом Шетарди-Лестока, этого канцелярия не умела), сколько внушение трепета перед властью.
Полное название этого нового-старого учреждения было «Тайная розыскных дел канцелярия», и подчинялась она напрямую царице. Анна могла пренебрегать всеми другими государственными заботами, но не этой.
Тайная канцелярия была одновременно и следственным органом, и судом, поскольку сама могла готовить приговоры, которые затем – обычно автоматически – утверждали императрица либо Кабинет министров.
Острая нехватка бюджетных средств не позволяла создать многолюдную структуру. В центральной, петербургской конторе трудились всего 14 чиновников, да палач с лекарем. Московская получилась чуть больше – 18 служителей, потому что город был крупнее. Вот и вся «спецслужба» – ни губернских филиалов, ни платных осведомителей.
Возникает вопрос: как же этакая малость могла держать в страхе колоссальную страну?
Очень просто. Во времена Анны Иоанновны государство сделало важное открытие: если ввести кару за недоносительство, подданные будут сами «стучать» друг на друга. Денег это не стоит, а эффект обеспечивает (если таковым считать вселение страха и почтения к власти).
Грозная формула «Слово и дело!», по которой виновного немедленно волокли на «розыск», звучала по всей России. В Тайную канцелярию отовсюду везли обвиняемых вместе с доносчиками и свидетелями – и допрашивали, пытали, ссылали, казнили.
Раз в неделю глава канцелярии отправлялся к императрице, докладывал о достижениях.
Этот человек, одно имя которого вселяло страх, заслуживает отдельного рассказа.
Андрей Иванович Ушаков, родом мелкопоместный дворянин, ровесник Петра Первого, вышел из солдат Преображенского полка и пробивался наверх очень небыстро. К своему настоящему призванию, розыску, он впервые приблизился будучи не первой молодости, во время следствия над участниками булавинского восстания (1709), потом выискивал расхитителей казенного добра, рекрутов-«нетей» (то есть уклоняющихся от солдатской службы) и в конце концов добрался до политических дел: стал помощником Петра Толстого по первой Тайной канцелярии. Когда покровитель Андрея Ивановича проиграл аппаратную войну Меншикову и угодил в опалу, пострадал и Ушаков. Его выслали из столицы в провинцию. Казалось, что карьера старого служаки окончена.
Но когда понадобилось восстановить грозное ведомство, в Петербурге вспомнили о ценном специалисте, и Ушаков оправдал доверие. Судя по воспоминаниям современников, он был большой психолог: с государыней деловит и краток (знал, что она не любит долгих докладов), с придворными мягок и загадочно-улыбчив, с подследственными негневлив – пытать пытал, но уговаривал покаяться. Очень набожен – в застенке у него висели иконы.
Главным талантом Ушакова было умение демонстрировать свою полезность и незаменимость, поэтому он сохранял свой пост при всех режимах. Стал графом, генерал-аншефом и андреевским кавалером, сказочно разбогател и до последнего дня длинной жизни (умер в 1747 году) усердно занимался своей грязной, но государственно важной работой: держал страну в благоговейном страхе.
Возникает ощущение, что главной функцией Тайной канцелярии было соблюдение высокого градуса общественной нервозности. Указ о недоносительстве держал всех в напряжении. Огромное количество расследований проходило по делам совершенно пустяковым: кто-то спьяну что-то ляпнул, кто-то сказал просто «Анна» (без «государыня» или «ее царское величество»), кто-то не выпил, когда поднимали тост за здоровье царицы, и так далее. Не донести на такое было страшно – самого затаскают. Современный историк Е. Анисимов пишет: «Знакомясь с хранящимися в архиве делами по “непристойным словам”, исследователь не может не поразиться чрезвычайной распространенности извета. Доносили все: дворяне и холопы, купцы и нищие, крестьяне и работные люди, монахи и солдаты, глубокие старики и 11-летние дети». Священники должны были докладывать о том, что слышали на исповеди, – иначе их тоже могли казнить.
Если арестованный запирался, его подвергали пытке: дыбой, кнутом, а то и раскаленным железом. Если попадался стойкий и не оговаривал себя – бывало, что и отпускали. Доносчика, который подтвердил свою правоту, иногда награждали деньгами, но давали не больше 30 рублей.
При малой «пропускной способности» Тайной канцелярии с ее тремя десятками сотрудников число жертв этой доносомании, как мы увидим ниже, было не столь уж велико, но эффект тотального страха достигался, во-первых, тем, что в застенок мог угодить каждый, а во-вторых, публичными расправами с «большими людьми». Подобные показательные судебные процессы происходили на протяжении всего царствования Анны Иоанновны.
Месть «верховникам» растянулась на годы. Никого из этих людей, покусившихся на самое святое, принцип самодержавия, оставить без наказания было нельзя. Однако Анна не торопилась. Она была злопамятна, но осторожна.
Начала императрица с тех, кого все не любили, – с семейства Долгоруких, которые при Петре II слишком многое себе позволяли.
Всего через четыре дня после указа об оскорблении величества и
