У нее это даже более или менее получалось: почти семь лет прошли мирно. Если Вася слышала в ветре голоса или видела в листве лица, она не обращала на них внимания. По большей части. Исключением стал вазила.
Он был очень простым существом. По его словам, он, как и все домашние духи, возник, когда были построены конюшни, и не помнил ничего, что было раньше. Однако он обладал великодушной простотой всех лошадей, а за всей Васиной проказливостью скрывалась уравновешенность, которая, хоть сама она об этом не подозревала, привлекала маленького духа конюшен.
При каждом удобном случае Вася исчезала в стойлах. Она могла наблюдать за вазилой часами. Его движения были нечеловечески легкими и ловкими, а по лошадиным спинам он лазил, словно белка, и даже Буран стоял при этом совершенно неподвижно. Спустя какое-то время стало казаться вполне естественным, что Вася бралась за нож и гребень и принималась ему помогать.
Поначалу уроки вазилы состояли только в его собственном ремесле: уходе за конями, их лечении, починке упряжи. Однако Вася была полна рвения, так что очень скоро он начал обучать ее более странным вещам.
Он учил ее разговаривать с лошадями.
Это был язык взгляда и осанки, звуков и жестов. Вася была достаточно юной, чтобы быстро все усваивать, так что очень скоро стала забираться на конюшню не только ради запаха сена и тепла от коней, но и ради разговоров с ними. Она сидела в денниках часами и слушала.
Конюхи ее прогнали бы, если бы увидели, вот только находили они ее на удивление редко. Порой Васю тревожило то, что ее никогда не могут найти. Ей достаточно было просто прижаться к какой-нибудь перегородке, а потом поднырнуть под конское брюхо и броситься бежать, а конюх даже головы не поворачивал.
Часть II
12. Златовласый священник
В тот год, когда Василисе Петровне исполнилось четырнадцать, митрополит Алексий начал строить планы по передаче всей власти князю Дмитрию Ивановичу. Семь лет митрополит правил от его имени: он интриговал и прощупывал почву, заключал союзы и разрывал их, призывал людей к оружию и снова отправлял по домам. Однако Дмитрий вырос, и Алексий, видя, что он отважен, проницателен и рассудителен, сказал: «Ну что ж: молодого коня не след оставлять на пастбище» и начал строить планы торжественного утверждения на княжение. Были сшиты парадные одежды и отправлены гонцы в Сарай, за ханским позволением.
И Алексий продолжал, как обычно, негласно проверять, нет ли рядом тех, кто может воспротивиться приходу князя к власти. Именно так он узнал о священнике, которого звали отец Константин.
Константин был довольно молод, не поспоришь, но он был благословлен (или проклят) поразительной красотой: волосы цвета червонного золота и глаза, как голубая вода. В Москве он славился своей набожностью и, несмотря на молодость, много поездил: на юг даже до самого Царьграда, а на запад – до Эллады. Он читал по-гречески и мог обсуждать тонкие вопросы богословия. Более того, он читал молитвы ангельским голосом, так что, слушая его, люди плакали и устремляли свой взор к Богу.
Но прежде всего Константин был иконописцем. Люди говорили, что подобных икон в Московии не видывали: к ним наверняка прикоснулся сам Господь, благословляя этот греховный мир. Его иконы уже копировались в монастырях северной Руси, и соглядатаи Алексия докладывали о восторженных мятущихся толпах и женщинах, которые со слезами целуют написанные лики.
Эти слухи тревожили митрополита.
«Ну что ж: я избавлю Москву от этого златовласого священника, – сказал он себе. – Если его так любят, то его голос, если он того пожелает, сможет настроить людей против князя».
Алексий стал обдумывать, как это можно будет сделать.
Пока он размышлял, от Петра Владимировича прибыл гонец. Митрополит сразу же велел его привести.
Гонец немедленно явился, все еще пропыленный и усталый, потрясенный великолепием палат. Однако он держался достаточно решительно и попросил благословения, почти не заикаясь.
– Да благословит тебя Бог, – сказал Алексий, осеняя его крестным знамением. – Что привело тебя в такую даль, сын мой?
– Священник Лесного Края умер, – объяснил посланец, переводя дыхание. Он рассчитывал, что поведает о своем поручении не столь высокопоставленному человеку. – Благочестивый отец Симеон отошел ко Господу, и мы остались без кормчего, говорит госпожа. Она умоляет вас прислать нам нового, чтобы он наставлял нас в этой глуши.
– Ну что ж, – тут же отозвался митрополит, – благодари Бога, ибо ваше спасение близко.
Отпустив гонца, митрополит Алексий послал за Константином.
Молодой человек предстал перед иерархом – высокий, бледный, с горящим взором. Темная ряса подчеркивала красоту его волос и глаз.
– Отец Константин, – объявил ему Алексий, – тебя Господь призывает на благое дело.
Отец Константин ничего не ответил.
– Женщина, – продолжил митрополит, – родная сестра великого князя, прислала нам мольбу о помощи. Паства ее деревни осталась без пастыря.
Лицо молодого человека не изменилось.
– Ты – именно тот, кому следует отправиться туда и совершать богослужения для этой госпожи и ее близких.
– Батюшка, – отозвался отец Константин. Голос у него оказался на удивление низким. Прислужник, стоявший подле Алексия, ойкнул от неожиданности. Митрополит прищурился. – Это большая честь. Но у меня уже есть работа среди жителей Москвы. И мои иконы, которые я написал к вящей славе Божьей – они все тут.
– Нас, тех, кто окормляет москвичей, много, – возразил митрополит. Голос молодого священника был одновременно успокаивающим и пугающим, так что Алексий смотрел на него с немалой настороженностью. – А у тех бедняг в глуши нет никого. Нет-нет, туда должен отправиться именно ты. Поедешь через три недели.
«Петр Владимирович – человек рассудительный, – подумал Алексий. – И года не пройдет, как этот выскочка умрет или, по крайней мере, перестанет быть таким красавчиком. Это лучше, чем убивать его прямо сейчас, чтобы люди не сочли его святым и не начали поклоняться его мощам».
Отец Константин открыл было рот, но встретился с глазами митрополита: взгляд у того был твердым, как кремень. По обе его стороны стояли рынды, а у входа – еще пара с внушительными секирами. Константин проглотил то, что собирался сказать.
– Не сомневаюсь, – мягко проговорил Алексий, – что до отъезда тебе надо немало сделать. Да пребудет с тобой Господь, сын мой.
Бледный Константин прикусил алые губы, наклонил голову и резко повернулся. Его плотная ряса развевалась и хлопала на ходу.
– Туда ему и дорога, – проворчал Алексий, хоть до конца и не успокоился.
Он плеснул в чашку холодного кваса и выпил его залпом.
* * *В разгар лета дороги были сухими, поросшими травой. Теплое солнце ласкало душистую землю, теплые дождики рассыпали по лесу цветы. Однако Константин ничего не замечал: он
