— Выпьем, — произнёс профессор строго. — За успехи труда.
Он широким жестом сеятеля провёл перед лицами соседей бутылкой портвейна. Никто к бутылке не потянулся.
— Не время, — ответил Удалов смущённо. — Если вечером, в кругу и так далее, мы будем польщены.
— И всё-таки, — настаивал профессор. — Вы должны уважать в моём лице науку. Я могу оскорбиться. И наука оскорбится. И тогда произойдёт нечто ужасное, чему нет названия.
Василь Васильич вздрогнул и сказал:
— Только из уважения.
Профессор Минц поставил бутылку на стол, провёл непослушными руками по карманам, будто отыскивая пистолет, и, к удивлению присутствующих, достал оттуда гранёный стакан.
— Вот, — показал он, — всё будет по науке.
Он капал из склянки в стакан, доливал вином и заставлял пить, приговаривая:
— Как лекарство, как настойку, как триоксазин.
И соседи пили, не получая от этого никакого удовольствия и ощущая неловкость. Пили, как касторку.
Коля Гаврилов этого не видел. Он уже мыл пол и потому стоял на четвереньках.
Один из маляров, который беспутничал с Минцем в городском парке и за углом магазина, ещё не вернулся, он заблудился и пришёл в тот дом, где завершил работу две недели назад, зато другой подумал, что зря он здесь прохлаждается, взял кисть и поспешил наверх, к Ложкиным, предвкушая сладкое чувство приступа к любимой работе.
— Спасибо, — сказал профессор Минц, сел на скамью и глубоко задумался. Он утомился. Ради науки пришлось отступить от некоторых принципов.
Соседи расходились. В воротах показалась Гаврилова с хозяйственной сумкой. Она возвращалась из магазина. Несчастная мать остановилась в воротах и прислушалась. Её сын Коля не включил проигрыватель. Это было странно. Наверное, он заболел. Не отравила ли она ребёнка с помощью профессора Минца?
И тут Гаврилова увидела Минца. Минц сидел за столом, где соседи обычно играли в домино, и, раскачиваясь, мычал какую-то песню. Над ним склонился Корнелий Удалов. В отдалении, понурившись, стояли Василь Васильич с Валей Кацем, и вид у них был смущённый.
— Что случилось? — воскликнула Гаврилова и крикнула громче: — Коля! Где ты! Что с тобой, Коля?
Сердце её почуяло неладное.
Коля не отозвался. В этот момент он как раз отправился на кухню, чтобы вылить из таза грязную воду и набрать чистой. Ему захотелось вымыть пол снова, чтобы добиться первозданной белизны дерева.
Гаврилова, метнув гневный взгляд в сторону Минца, побежала домой.
— Я помогу вам, — сказал Удалов, поддерживая Минца. — Я вас провожу.
— Спасибо, друг, — ответил профессор Минц. Они шли через двор в обнимку, профессор навалился на Удалова, старуха Ложкина глядела на них в окно и качала головой с осуждением. То, что один из маляров вновь принялся за работу, удивило её, но не настолько, чтобы забыть о позоре профессора.
У дверей Минца с Удаловым обогнал второй маляр. Широкими шагами, подобно Петру Первому, он спешил на рабочее место.
— С дороги, — сказал он деловито.
И профессор Минц понял, что эксперимент удался.
Удалов помог профессору прилечь на его узкую девичью кроватку. Профессор тут же смежил веки и заснул. Удалов некоторое время стоял посреди комнаты, вдыхая запах химикалий.
Профессор вёл себя странно. А Удалов не верил в случайность такого поведения.
Профессор проснулся через три часа. Голова была чистой и готовой к новым испытаниям. Что-то хорошее и большое случилось в его жизни. Да, решена кардинальная проблема современности. Гениальный ум профессора нашёл решение загадки, которая не давалась в руки таким людям, как Ньютон, Парацельс и Раздобудько.
За стеной слышалось шуршание и постукивание. Какие-то невнятные звуки доносились со двора. Профессор сел на кровати и сквозь скрип пружин услышал деликатный стук в дверь.
— Войдите, — разрешил профессор.
— Это я, — произнесла Гаврилова шёпотом, протискиваясь в дверь.
— Ну и как? — спросил профессор голосом зубного врача, поглаживая лысину и легонько подмигивая несчастной матери.
У Гавриловой были безумные глаза.
— Ой, — сказала Гаврилова и села на край кровати. Она прижала ладони к покрасневшим щекам. — И не знаю.
— Ну так чего же? — Профессор вскочил с кроватки и быстрыми шагами начал мерить комнату. — Появилось ли трудолюбие? Я что-то не слышу музыки.
— Какая там музыка, — вздохнула Гаврилова. — Страшно мне. Два раза сегодня в обмороке лежала. При моей комплекции. Что он с полом сделал? Что он со мной сделал…
Тут добрая женщина зарыдала, и профессор Минц неловко утешал её, дотрагиваясь до её пышных волос, и предлагал ей воду в стакане.
— Послушайте, — сказал он наконец, так как рыдания не прекращались. — Предлагаю вместе отправиться на место происшествия. Может, я смогу быть полезен.
— Пойдём, — согласилась женщина сквозь рыдания. — Если бы моя покойная мама…
В коридоре им пришлось задержаться. Маляры, завершив ремонт квартиры Ложкиных, принялись за коридор, что в их задание не входило. Тем более что рабочий день кончился. Маляры уже ободрали со стен старую краску, прокупоросили плоскости. Работали они споро, весело, с прибаутками, не тратя зазря ни минуты. Лишь на мгновение один из них оторвался от работы, чтобы подмигнуть профессору Минцу и кинуть ему вслед:
— Что прохлаждаешься, дядя? Так и жизнь пролетит без пользы и без толку.
Профессор был согласен с малярами. Он улыбнулся им доброй улыбкой. Старуха Ложкина выглядывала в щёлку двери, смотрела на маляров загнанно, потянула проходившего мимо профессора за рукав и прошептала ему в ухо:
— Я им ни одной копейки. Пусть не надеются. Они на государственной службе.
— А мы не за деньги, мамаша, — услышал её шепот маляр. — Сам труд увлекает нас. Это дороже всяких денег.
— И славы, — добавил другой, размешивая краску в ведре.
Во дворе глазам профессора предстало странное зрелище.
Василь Васильич с Валей Кацем благоустраивали территорию, подрезали кусты, разравнивали дорожки, подстригали траву. А сосед, имени которого профессор не знал, катил в ворота тачку с песком, чтобы соорудить песочницу для игр маленьким детям.
Соседи трудились так самозабвенно, что не обратили на Минца никакого внимания.
Гаврилова поглядела на них с некоторым страхом, и тут ей пришла в голову интересная мысль.
— Это не вы ли, Лев Христофорыч? — спросила она.
— Я, — скромно ответил профессор.
— Ой, что же это делается! — сказала Гаврилова.
В этот момент во дворе показался Корнелий Удалов, который нёс на плече две доски для детского загончика. Он услышал слова Гавриловой, и они укрепили его подозрения. А так как Удалов в принципе никогда не испытывал неприязни к труду, то лекарство профессора подействовало на него умеренно, он смог пересилить страсть к работе, положил доски и последовал за профессором в квартиру Гавриловых.
Квартира встретила профессора невероятной, сказочной чистотой. Пол её был выскоблен до серебряного блеска и покрыт сверкающей мастикой, подоконники и двери тщательно вымыты. В распахнутую дверь кухни были видны развешанные в ряд выстиранные занавески, вещи Коли Гаврилова и постельное бельё, а в промежутках между простынями блистали бока начищенных кастрюль. Самого Николая нигде не было видно. Гаврилова остановилась на пороге, не смея вступить в свой дом.
— Коля, — позвала она слабым голосом. — Коленька.
Коля
