— Я люблю тебя, — прошептал ей, и ноги Пенни задрожали. Бабушка с фото сказала, чтобы она не боялась. Она снова ей повторила, что любовь – это чудо.
Тогда она повернулась, чтобы посмотреть на него и сказать в лицо.
— Не так сильно как я.
Мгновение он её рассматривал, отдавшись торжественности момента и пробегая глазами, миллиметр за миллиметром по лицу Пенелопы. Он положил руку ей на затылок, медленно провёл большим пальцем по губам, как если бы раскрашивал подушечкой пальца. Затем стянул резинку, которая удерживала волосы, освободив водопад жидкой меди. Потом её поцеловал. Сердце Пенни пролетело над вершинами клёнов, которые стояли вокруг в ожидании весны. Поцелуи Маркуса были настолько глубокими и плотскими, что проникали по всему телу. Его руки были нежными и наглыми. Она ощущала его тело, и желала ощутить всё остальное.
Они опустились на пол, на ковёр в стиле пэчворк, выполненный из больших лоскутков ярких расцветок, под ленивым взглядом Тигра, который наслаждался своим кусочком солнца. Маркус снял куртку, свитер, и его огромная грудь взволновала Пенни так же, как это произошло в первый раз. Она очень хорошо помнила его шелковистую кожу, твёрдые мышцы, агрессивные татуировки, кожаный шнурок, на котором висел серебряный крокодил, но её околдовало, как будто видела всё в первый раз. Она прикоснулась к нему, как прикасаются к картине, чувствуя под пальцами мягкие неровности окрашенной кожи. Племенные знаки, морского ската, сердце, то самое сердце пронзённое шипами…
— Что это символизирует? — спросила его.
— Меня самого, — ответил он. — Когда-то. Когда я ничего не знал, до встречи с тобой. А сейчас хватит болтать.
Он почти с яростью снял с неё толстовку. Добравшись до полностью застегнутой рубашки, пробормотал, — Есть что-нибудь ещё? Ну не знаю, скафандр? Чёрт возьми, Пенни, если я тебя не трахну, то умру.
— Ты утончённый как всегда, — пошутила она.
Оказавшись перед его взглядом обнажённой, она почувствовала себя хрупкой, но это длилось только мгновение. Видеть обнажённым и его, зажгло в ней чистое и животное желание. В глазах Маркуса сверкал ощутимый голод. И всё же она увидела, как он останавливается, лицо искажает гримаса, как будто внезапно вспомнил фундаментальную деталь. Маркус пробормотал с досадой и болью, — Клянусь, если я не окажусь внутри тебя, у меня случится сердечный приступ. Но у меня нет презерватива.
Она прижала его к себе и соприкоснулась животами.
— Давай, сделай всё равно.
Маркус зажал в кулак её волосы и языком вторгся в рот Пенни. Затем сказал.
— Ты серьёзно?
— Да. Не переживай. Несколько дней назад у меня были месячные, и после тебя у меня никого не было.
Маркус продолжал держать одной рукой её волосы, как пучок срезанных стеблей, когда издал хриплый вздох прямо ей в рот.
— Правда? — повторил он. — Ты всё ещё только моя? Твою мать, Пенни, ты меня делаешь ещё жёстче.
— Я ждала тебя, дорогой мой поэт.
— Ты знаешь, что я не поэт. Я возбуждён и без ума от тебя. В течение двух лет и трёх месяцев я не делал ничего другого, как думал о твоих глазах, о твоих губах и твоих бёдрах, каждый чёртов день.
— Тогда иди сюда. Давай.
Он ничего ей не сказал, а просто наблюдал за ней. Пенни, придав этому молчанию скрытный смысл, почувствовала налёт грусти. Маркус был прав, такое отношение было мудрым и осторожным, но делало ей больно. Она чувствовала, как будто у неё украли будущее.
— Хорошо, тогда я не… — прошептала она.
Вместо ответа Маркус проник в неё стремительным толчком, и начал иступлено двигаться в её теле со стонами и поцелуями. Там, на ковре-радуге, в плену у удовольствия, которое проникало под кожу и плоть и вплеталось в её душу, опустошая разум, у Пенни пролились слезы искреннего счастья, пока Маркус находился внутри неё, плоть к плоти, и дарил ей ту часть себя, даровал как залог бесконечности. Она задрожала от оргазма, почти поднимаясь над землёй, почувствовала себя лёгкой как дух небесный, а затем приземлилась в его объятья.
Обнявшись, они сидели перед камином, который начал нагревать воздух. Пенни прижалась к его груди, а Маркус продолжал целовать её лоб, волосы и прикасался повсюду.
— Ошибаюсь или твои сиськи тоже выросли? — спросил у неё внезапно.
— Пожалуйста, Маркус, ты слишком галантен, я хочу, чтобы ты был более грубым, — возразила она, смеясь. — Тем не менее, нет, у меня ничего не выросло, я просто подкачала некоторые мышцы.
— Прежде ты рубила поленья как дровосек. В следующий раз я это сделаю. Если останусь, мне придётся найти работу. Ты наймёшь меня как своего работника? Я могу вставать на рассвете и валить стволы, носить воду из колодца, чистить лошадей и конюшни и тащить плуг. И я обещаю, что ночью, несмотря на усталость, буду тебя трахать, пока ты не заплачешь.
Пенни сильнее прижалась к его телу.
— Ты действительно хочешь остаться?
— Ты действительно спрашиваешь? Пенелопа, я хочу остаться здесь, помочь тебе осуществить твою мечту и прикасаться к тебе до конца моих дней. Тем временем…
— Тем временем?
— Тем временем я хочу дать тебе две вещи.
Не оставляя ей времени спросить что, Маркус потянулся к брошенному на пол рюкзаку и вытащил конверт. Протянул его, и Пенни вопросительно на него посмотрела. Она открыла конверт и осталась озадаченная, глядя на неопределенное количество банкнот. Примерно там лежало более пятисот долларов. Она уставилась на Маркуса всё более озадаченная.
— Вещь…
— Это деньги, которые ты мне платила больше двух лет тому назад, когда я тебя охранял, — объяснил Маркус. — Это именно те самые, в том числе и последние сто долларов, которые ты дала Шерри.
— Ты никогда их не тратил?
— Нет, ни цента. Я чувствовал себя дерьмом соглашаясь на них, но я не хотел, чтобы ты знала, что буду тебя провожать даже бесплатно. Я не хотел, чтобы ты знала, как трахнула мою голову только тем, что просто дышала. Пенни, я запутался и внутри меня царил ад. Не понимал, почему ты заставляешь меня чувствовать себя так, как я себя чувствовал. Я снова попал в тюрьму, и их у меня реквизировали, но на выходе вернули. В конверте именно твои деньги, а не другие банкноты того же значения. Они твои и всё. Ты никогда мне не платила, малышка, никогда. Я делал всегда всё только потому, что хотел сделать.
Пенни улыбнулась и вспомнила то время, полное страхов и
