В анатомичке ему цены бы не было.
– Прекрасные цветы для прекрасной девушки, – молвил он хрипловатым голосом, протягивая букет.
– Ангина?
Принимать розы я не спешила, а то мало ли…
– Что? – тип моргнул.
Кстати, веснушки его не портили, хотя, судя по бледности их, рыжий настоятельно пытался избавиться от этакого недостатка, несовместимого с аристократическою мордашкой.
– Хрипишь, – говорю. – Горло побаливает? Тогда тебе в госпиталь… полоскать надо, а то мало ли…
Он неуверенно хохотнул:
– А у тебя чувство юмора имеется.
– Еще две ноги, две руки и голова.
А в ней – голос разума, говоривший, что возник этот Ромео недоделанный неспроста. И как-то вот… не нравилась мне этакая активность. То местная тайная полиция, то… дамочка эта с явным намерением избавиться от моей скромной особы, то этот, с розами… Розы одуряюще пахли.
– Цветы возьми, – он протянул букет и на колено бухнулся.
Цветы я взяла.
И в комнату отнесла. А что, этакой красоты мне пока не дарили, надо пользоваться моментом.
Рыжий не исчез.
Но, протянув руку, представился:
– Малкольм.
– Маргарита, – ответила я, не сомневаясь, что он уже в курсе. А руку проигнорировала, целовать он собрался, пожимать ли, мне едино. Я вообще на завтрак опаздываю…
Интересно, он по собственной инициативе явился или Айзек послал?
– Знаю, – он улыбнулся еще шире. – Я тебя давно заметил, но… не решался подойти.
Ага, он вообще по жизни скромняжка и неженка, а что наглый, так исключительно ввиду обстоятельств… ну и из-за отсутствия понимающей трепетной девы рядом.
Проходили.
– Ты такая суровая…
– Ага.
Я попыталась протиснуться мимо Малкольма, но была остановлена.
– Не спеши.
– У меня по расписанию завтрак.
– Так, может, вместе позавтракаем? – и бровями пошевелил. Он что, всерьез полагает, что это сексуально? Еще бы подмигнул, намекая на что-то этакое…
– А давай, – меня разбирал смех.
Нет… или местные девицы слишком уж неизбалованны, или Малкольм этот важная шишка, о чем все знают, а потому закрывают глаза на такие мелкие недостатки, как легкая дурковатость. Иначе и не скажешь… Он подхватил меня под ручку и, наклонившись к самому уху, засопел. Надо полагать, сопение это должно было показать всю глубину страсти, но вместо этого получалось тепло и щекотно…
– Лишь только увидев тебя, я понял, что мы созданы друг для друга… ты была так холодна…
– Как айсберг в океане.
– Что?
– Айсберг. Большой и холодный…
– Аха… – опытного ловеласа айсбергом не остановить, сопение усилилось, надеюсь, слюнявить ухо он не станет, этого я точно не вынесу. И вообще, нет у меня привычки лобзаться с первым встречным. – Поверь, детка, тебя ждет удивительный день…
А то… Варнелия пообещала пустить меня в мертвецкую.
И не просто пустить. Самостоятельное вскрытие… нет, не полностью, конечно, самостоятельное, но в общем и целом… и вообще, главное – сделать первый шаг.
И не опозориться.
Рыжий что-то лепетал про луну и звезды на небосводе, мою несравненную красоту и легкость нрава… Тут он, конечно, несколько поторопился, но не разочаровывать же человека с ходу. А главное, интересно, что он умудрялся и идти, и ухо мое терзать местной поэзией, и второй рукой размахивать…
В столовой Малкольм очнулся.
Моргнул.
Покрутил головой и спросил:
– А мы здесь зачем?
– Завтракать, – я сунула рыжему поднос. – Или у тебя другие идеи есть?
Идеи у него имелись, по глазам вижу, но не для столовой же… и вообще, пусть воплощает их не с моим участием.
– Здесь? – уточнил он, заслоняясь подносом.
– А где?
– У меня в покоях будет удобней…
Кому-то, возможно, и удобней, но не мне. То есть он действительно полагал, что я настолько одурела от счастья, что рысью бросилась в его покои? Нет, общежитие повышенной комфортности тут рядышком, но… не может же человек настолько наивным быть?
Или может?
В голубых глазах плескалась обида. Еще немного, и расплачется.
– Кашу бери, – велела я, направившись к раздаче.
– Кашу?
– Овсянку. Молочную. Она очень полезна для желудка…
– Ненавижу овсянку, – Малкольм с трудом удержался, чтобы не потыкать в желтоватую горку каши. Это он зря, готовили здесь весьма прилично, а что кто-то к другому привык, так это его проблемы.
– Тогда не бери, – разрешила я.
Его желудок – его проблемы.
Каша.
Компот и булочка… или от булочки стоит воздержаться? Все-таки вскрытие… одно дело – со стороны наблюдать, и другое – самой проводить. Как бы не опозориться. Варнелия тогда меня точно больше к мертвецкой не допустит и будет права. Нет, булочку я на потом возьму. Будет настроение – съем после, а нет…
Ела я быстро, а Малкольм ковырял свою овсянку с разнесчастным видом. Пара девиц, еще недавно упорно игнорировавших меня как личность, теперь пялились с немалым любопытством. Хорошо, что Марека нет, а то опять устроит…
– Слушай, – я допила компот и подобрела. – А у тебя дел никаких нет?
– Есть, – оживился Малкольм.
Компот он лишь понюхал.
– Так занимайся.
– Я занимаюсь, – и опять эта псевдосексуальная хрипотца, и взгляд томный в придачу, только левый глаз как-то невольно дернулся, несколько подпортив впечатление. – Ты мое самое важное дело…
– Всей жизни…
То есть этот недоумок намерен сопровождать меня? Или… надеюсь, это не та самая охрана, которая была обещана мне как свидетелю? То есть не мне обещана, но… поздновато приставили, и доверия она не внушает совершенно.
Нет уж, вероятно, и вправду Айзек поручил приятелю присмотреться ко мне и выяснить настроение.
Зачем?
А кто их, мажоров, знает.
– Ясно, – я отнесла грязную посуду и, сунув булочку в сумку, сказала: – Как знаешь…
Что интересно, мастер Варнелия моему сопровождению если и удивилась, то виду не подала. Бровку приподняла так, выражая интерес, и только. Махнула в сторону шкафа, велев:
– Переодевайтесь, и жду вас внизу.
Халат и для Малкольма нашелся. Рыжий, к слову, замолчал наконец. То ли запас стихов иссяк, то ли сообразил, что у меня к ним иммунитет. Одевался он споро, вопросов не задавал, чем, признаюсь, поразил. И спускался первым, ручку подав, а то мало ли, вдруг столь трепетное создание, как я, навернется ненароком, так и не добравшись до мертвецкой.
И дверь распахнул прелюбезнейше, разве что не поклонился.
Пахло здесь… характерно так пахло. Льдом, формалином и мертвой плотью. Узкая комната, темный шкаф вдоль стены. И знакомого вида дверцы, подсказывающие, что содержимое этого шкафа не для всех. Секционные столы. И столики с инструментами. Стеллажи с запасом банок. Темная бутыль с консервирующим раствором.
Шкафчик, где хранились перчатки и шапочки.
– Ваш номер – третий, – мастер Варнелия присела на стульчик в углу. – Постарайтесь аккуратно…
Я сглотнула.
Вся моя бодрость куда-то исчезла, а под ложечкой неприятно засосало. Господи, куда я лезу… я ведь когда-то решила, что люди – не мое, что с животными проще, и, в конце концов, в этом мире, полагаю, тоже ветеринары нужны, но…
Я не сумею.
Не смогу.
Успокоиться. И сделать шаг. Третий номер… на дверцах цифры… первый ряд… открыть и выкатить. Стальные ножки падают с грохотом, и этот звук отрезвляет.
С чего это я вдруг так распереживалась? Он ведь мертв, и что бы я ни сделала, хуже не станет… определенно не станет…
