«Не молчи, сынок, скажи что-нибудь», – просит мать.
Но я знаю, что Виталька не скажет. Молчать будет до последнего, хоть режь его, хоть статью ему пиши. Откуда у него эта ненависть? Я б так не смог – стрёмно. А он сидит и на лампочку смотрит, типа собака лает, ветер носит, а я не при делах ваще. И долго этот тупой допрос длится, бесконечно долго, одни и те же вопросы по кругу, карусель какая-то долбаная.
И тут я вспомнил про Боженьку – ну мать же не зря к иконам припадает, целует их. И я подумал: а где он, этот Бог? Вот правда, где? Мать верит, что на небе. А на небе – это где конкретно? Неба нет никакого – только облака, а за ними космос тягучий и безветренный. Я по телику передачу видел, что будет, если подняться высоко, выше самолётов. Там какая-то невъебенная пустота и ничего больше. И корабли космические иногда попадаются, наши там или американские. И что Богу до тех голимых кораблей? Чем он им поможет, там и без него техники наворочено – нормальному человеку не разобраться. Нет, Бог, он точно удрал с неба, от скуки. И ходит по земле, гуляет. В церковь иной раз заглянет: как вы тут, пацаны? Всё ровно? Прихожане есть? Ну, работайте, пошёл я дальше смотреть. А потом и вовсе станет невидимкой или превратится во что-нибудь. Он может во что угодно превратиться. Да вот хоть в эту лампочку в допросной комнате в нашей ментуре. А может в ножку стола? Не, ножка стола – это не по-божественному. Да и грязный у них стол – один раз превратишься в него, потом не отмоешься.
Посмотрел на лампочку – она мигнула пару раз. Ух ты! И тут до меня дошло! Не зря Виталька всё время пялится на эту лампочку – он знает, что в ней Бог! Такое на меня накатило! Я сразу понял: всё будет хорошо. И тоже стал смотреть на лампочку. Сначала пытался вспомнить, что там мать шепчет, когда иконы свои целует. Потом просто попросил: отпусти Витальку домой, ну отпусти-и-и! И сразу провал такой – раз, и типа нет тебя.
Очнулся я, когда мать уже подписывала ментовские бумажки. Сколько времени прошло, не врубаюсь.
«И что теперь будет?» – спрашивает она.
«Да ничего, – опять зевает мент, здоровый такой, не хиляк, как наш участковый. – Взрывчатки на месте не обнаружено, при обыске у него запрещённых веществ не обнаружено. Нечего лазить под вагонами. Считай, в этот раз легко отделался. До свидания».
Домой пришли, когда уж совсем темно было. Батя бухой, сидит за столом на кухне и хлеб крошит на мелкие кусочки, весь батон искрошил. Увидел Виталю, поднял кривой грязный палец и силится что-то сказать, но язык не ворочается. А потом хватает тарелку с сухарями и в нас со всей дури, я едва увернулся. И поднимается медленно, грузно – большой он тогда был, килограмм под сто.
«Ма, я у Димки переночую», – крикнул Виталька, скрываясь за дверью.
«Беги, сынок», – и встала перед отцом, стоит, не моргает, только в косяк дверной худыми пальцами вцепилась.
Я хотел выскочить вслед за Виталькой, но не мог – к месту прирос.
А отец подошёл к ней, шатаясь, что-то елозя языком, угрожая и вяло матерясь. Как тиной покрытый, убитый только ему понятным пьяным горем, бешеный. Встал напротив неё, кулаком играет, прицеливается.
Она не шелохнулась.
Я тогда вдруг подумал: а где сейчас Бог? Так и остался в лампочке, в ментовке? Нового кого-то спасает? И, словно услышав мои мысли, отец вдруг отвернулся от матери и быстро, сшибая углы, пошёл, почти побежал в спальню, и оттуда было слышно, как летят на пол глиняные горшки, бьются деревянные образа и трещит разорванная ткань – то ли занавески, то ли простыни.
Глава 6
Лида написала Инге на следующий день.
«Доброе утро! Я могу поговорить с Вами сегодня. Начиная с двух буду по адресу: Шоссейная улица, 98Б, строение 11. Подъедете – позвоните».
Расставила все знаки препинания – не поленилась, и это «Вы»! Почему так официально? Держит дистанцию или это просто комплекс отличницы? «Могу поговорить с Вами» – подчёркивает, что встреча нужна мне, она лишь уступает. Разговор будет такой же формальностью? Или действительно хочет помочь? А вдруг пытается отвести от себя подозрения?
День был почти летний. Тёплый ветерок гонял по асфальту ржавую пыль. Вместо дома по адресу, который дала Лида, тянулся бесконечный бетонный забор с однообразным вафельным узором. Инга набрала номер и зашагала к железным воротам.
– Лида, добрый день. Инга Белова.
– Ворота видите? Я сейчас подойду. – Голос почти не слышно из-за лая.
Через несколько минут появилась Лида.
– Спасибо, что согласились встретиться.
Инга наблюдала, как миниатюрная девушка справляется с огромными створками, задвигает тяжёлый засов.
Внутри было огромное замызганное пространство, похожее на кооперативные гаражи. Только вместо зелёных коробок вдоль асфальтовой просеки тянулись клетки с собаками. Вывеска на кирпичной одноэтажной будке сообщала: «Администрация приюта «Человек – друг собаки».
– Мы про этот приют из сети узнали, им волонтёры были нужны. Собак много – кормить, убирать некому. – Лида вела Ингу вдоль клеток. На каждой дверце была табличка с текстом: кличка, возраст, вес.
Тон золотистый, слово «мы» мягче остальных. Влюблена.
– Привет, привет, Анчарушка. – Девушка остановилась, чтобы потеребить сквозь прутья ухо чёрно-рыжего пса. – Со стройки привезли недавно. Добрый, покладистый, но с особенностью: боится людей в телогрейках. Зубы сразу скалит, бросается.
– У меня самой собака, Кефир зовут, из приюта щенком взяли. – Инга дала Анчару обнюхать ладонь, тот сразу завилял хвостом. – Худой был, одни кости, на крысу похож. Зато потом, когда отъелся, оказался почти зененхундом!
– Смешно вы его назвали!
– Дочка придумала. Сейчас Кефир, правда, у бывшего мужа живёт. Мы скучаем.
– А мы себе собаку позволить не можем – работа. – У каждой клетки Лида притормаживала, всё ли в порядке. – А так бы завели бигля. Здесь есть парочка потеряшек, а хозяева не объявляются. Поверить не могу, что такого пса бросить можно.
– Породистых тоже бросают?
– Да, и часто! Надоела, дети появились – вот приносят на усыпление или нам подкидывают.
– Не понимаю. Они же членами семьи становятся.
– Или заболевших лечить не хотят. – Они встали у следующей клетки. Белый лохматый пёс неловко просунул им нос. – Веста. У неё давно с глазами не очень, а в последний месяц совсем плохо. Сейчас практически ничего не видит. Старая, на передержке у нас, как в хосписе, до конца.
– А часто вы здесь? Не тяжело? – Веста крутила головой: прислушивалась к
