– Помню. Ты тогда позеленел весь от ужаса.
– Было, не скрою. А кто б не позеленел? Зомби-апокалипсис настоящий, и главное, на меня как попрёт! – Петряев рассмеялся и сразу оборвал смех. – А всё твои таблеточки. Испугаться-то я, может, и испугался, но сразу смекнул, кто у нас эти таблетки с руками оторвёт. Было?
Арег неохотно кивнул. Помолчали.
– Слышал, ночью неполадки были с четвёртым перевозчиком? – спросил Петряев.
– Улетели в кювет, – ответил Арег, – дождь сильный. Потерь по товару никаких.
– А стреляли по кому? – мирно поинтересовался Валерий Николаевич.
– Я всё уладил, Валера, – сказал Агаджанян. – Не беспокойся. Персоналу сделан… скажем так, выговор. История никуда не попадёт. Не у одного тебя связи, Валера.
– Шумихи не будет?
– Её нет, как видишь. Нам обоим нужна тишина. Тишина и есть.
– Но из ментовки к тебе приходили. – Петряев выжидательно смотрел на Арега.
– Это по другому делу.
– Знаю. Секретарша твоя неаккуратно умерла. Я, как видишь, руку на пульсе тоже держу. – Петряев удовлетворённо хмыкнул. – Дело в ближайшее время закроют, мента этого настырного уберут. Хрущ мне обещал. А он мне должен, так что не сомневайся. Неплохое у тебя прикрытие, Арег, жаль, мало ценишь.
Арег допил воду, посмотрел на часы.
– Ты о деле хотел, – сказал он. – Так говори.
– Увеличить объём можешь?
Арег задумался.
– Смотря на сколько и для каких нужд.
– Заказчик самый верный – война.
Арег не мигая смотрел на Валерия Николаевича.
– Заказчика не из Баку ли привёз?
«Сука!» Петряев даже поперхнулся. Что он знает? Конференция по Каспию – тот ещё секрет, даже в программе «Время» репортаж был. А вот про встречу в ресторане с этим ужом Гулиевым могли ему слить? Кто? Да кто угодно! От портье до официанта. Да хоть сами люди Гулиева. Да хоть контрразведка – любая из трёх.
– Какая разница, Арег! – Петряев старался сохранить беспечный тон. – Баку, Шмаку… Люди верные, позиционирование хорошее, работают от государства, но формально сами по себе, поставки бесперебойные. Ты пойми, – Валерий Николаевич придал голосу благодушия, – они предлагают за наш товар не деньги. Железо! А ты знаешь, что это для нашего бизнеса значит? Нет? Мы войдём в систему. Пока мы военным частникам продаём таблеточки, мы кто? Так, коммерсы на аутсорсе, третий эшелон. Раз – и нету нас. А если мы станем поставлять им оружие, да ещё когда оно в дефиците? Не они нам будут диктовать, когда, чего и сколько, а мы сами, сами, понимаешь? Мы будем руководить всем процессом. А спрос на услуги профессионалов есть, и рынок есть. И ближний Восток, и Африка, и всякий, как его, Лаос. Это и есть размах, это и есть бизнес. А не журнальчики с больничкой.
– Зачем тебе это, Валера? – спокойно, даже слишком, нехорошо спокойно спросил Арег. – Денег у тебя море. Дом – один, два, три? Я даже не знаю, сколько у тебя домов. Яхта есть, мечта твоей жизни, я помню, ты рассказывал. Положение? Лучше некуда! Депутатская неприкосновенность. Зачем туда лезешь, Валера?
– А ты не понимаешь? – Петряев говорил всё тише. – Война – это тебе не с пестиком туда-сюда побегать и пошмалять под присмотром Мангуста. Война – это для настоящих мужиков. Таких, как я. Таких, как Мангуст. Да, Мангуст? – Петряев обернулся к телохранителю, который всё это время стоял за его спиной. – Только он не скажет тебе. Потому что на войне, настоящей войне, ему челюсть раздробило.
– Ты путаешь понятия, Валера, – сказал Арег. – Мангуст воевал, потому что у него не было выбора. Ты не воевал. Ты наживался на войне. И продолжаешь наживаться. Ты скармливаешь наш препарат своим воякам, делаешь их выносливыми, бесстрашными, бесчувственными к боли.
– Я делаю их идеальными солдатами! Я даю им шанс выжить!
– Ты даёшь им шанс погибнуть быстрее.
– Что же ты сейчас мне тут о высоком, Арег? – Петряев отёр лоб салфеткой. – Обвиняешь меня в жажде наживы, а сам? Разве препарат не твой?
– Мой. – Арег медленно кивнул. – И учёный мой. Я его нищим подобрал, когда ваша страна от него отказалась. Я дал ему лабораторию. Я хорошо ему плачу. И я жалею, что поддался на твои уговоры и подписал контракт с военными.
– Далеко бы ты уехал на своём шоу-бизнесе! Вся власть сейчас у силовиков. И деньги там же. Клиника твоя давно бы обанкротилась, если бы не я!
– Свою часть уговора я выполнил. Я человек слова. У вас в Казани это называлось «понятия», для нас, эмбиэйевцев, которых ты всей душой презираешь, – это репутация. Слышал такое слово? Думал ты о репутации, когда под Чечню общак воровской сливал?
Оба замолчали. Арег смотрел, как у заборчика играют собаки – два терьера. Девушка бросала им разноцветные мячики, и они с упоением за ними гонялись.
– Я ценю твою откровенность. – Петрушка собрался с силами и продолжил, как мог, спокойно: – То, что мы делаем, для всех хорошо. Сам подумай: мы в Баку таблетки, они нам советское железо. Мы его – своим в Синегорье по проверенным каналам, пусть пользуются, а фактически – на списание. Но свято место пусто не бывает – Баку оружие нужно? Они куда пойдут? В Израиль, в Штаты? Чёрта лысого! Там армянское лобби им отлуп устроит. Они сюда, в Москву прибегут как миленькие. А где Баку, там и Ереван – им же надо оборонять то, что они захватили, Карабах там и всё прочее…
– Валера, это исконно армянские земли. – Арег вздохнул.
– Это, если хочешь знать, настоящий патриотизм, мы даём возможность людям защищать свою землю, свою родину. Как мужчинам, с оружием в руках. Чтобы их дети могли гордиться своими отцами.
– Я тебе, Валера, одну историю расскажу, не возражаешь? – Арег сидел на стуле с прямой спиной, руки лежали на столе. – У моего отца был друг, кинорежиссёр, а у него была жена – азербайджанка. Годы были советские, интернациональные. Они жили в Баку, снимали кино, приезжали в Москву, останавливались всегда у нас – Армен и Эльмира. Он – армянин, она – азербайджанка. Армен ещё ковры собирал, персидские, азербайджанские. Так вот, когда в Баку началась заваруха в конце восьмидесятых, народный фронт и прочее, погромщики пришли в их старый бакинский дворик, искали армян. Армена выдали соседи, с которыми они всю жизнь жили душа в душу. Его и других армян вытащили, завернули в коллекционные ковры, облили бензином и сожгли. Эльмиру-ханум тоже хотели сжечь, но она сбежала, в одной ночной рубашке, добралась до расположения советских войск, те её посадили на паром в Красноводск, а оттуда она подалась в Москву. И позвонила в нашу дверь… Отец мой умирал тогда, рак у него был, так вот последнее, что он сказал мне перед смертью:
