кокон.
Потом Яне вдруг стало казаться, что она мерно раскачивается в гамаке под темным, усеянным бесчисленными звездами южным небом. Раскачивается с такой силой, что, кажется, может катапультироваться на какую-нибудь из этих притягательно и маслянисто горящих точек. Их лучи звали ее, пронзая студенистый воздух. Яна прищуривала глаза, и тогда звездный свет точно в воде растворялся в ее зрачках, окутывая их жемчужно-лимонным облаком медленно танцующей пыли.
Потом картина спящих вод вернулась. Яна «повисла» над неким озером и ее взгляд, словно камень, брошенный с большой силой, вызвал на его гладкой поверхности маленькое цунами. Постепенно волны затихали, а в самом эпицентре «взрыва» образовался зеркальный остров. Его мерцающее куском слюды око было неуязвимо ни для мелкой ряби, ни для более крупных волн. Остров постепенно стал принимать конфигурацию корабля и вскоре Яна услышала колокольный звон. Он плыл на серовато-сизым пологом сумерек, густым широким туманом наползая на водную поверхность. Река была полна желтовато-мглистого сияния. По реке плыл маленький аккуратненький баркас. И тут глаза Яны, словно кто-то управлял ее взглядом, увидели деревянный мост и стоявшую на нем черноволосую девушку. Облокотившись на парапет, она читала. Яна, мучимая жгучим любопытством, старалась заглянуть девушке через плечо. Ветер, зарываясь в страницы фолианта, заставлял их долго шелестеть.
Она хотела прочитать то, что было написано на странице, но буквы, словно размытые слезами, стали растекаться черными ручейками. Яну пронзила тревога.
Но она не отступала, она словно привставала на цыпочках, силясь уловить смысл написанного. Но это ей не удавалось. Так порой бывает, когда во сне бежишь от погони и не понимаешь, что же удерживает тебя на месте. Словно ноги твои угодили в таз с быстро схватывающимся бетоном. Ты кричишь, рвешься, твое сердце изнемогает под бременем страха и отчаяния, но все безрезультатно. Крик клокотал у Яны в горле – крик безмолвный, передающий свое напряжение лицевым мышцам, крик, подобный дыханию стеклодува, выдувающего новую форму. И, словно исторгнутый из небытия усилием ее воли, ей явился фрагмент неведомой картины: часть женского торса и руки. Яна видела перед собой мерцающую теплым жемчугом грудь, ее мягкие и упругие очертания отчетливо выступали на темном фоне, мглистую ложбинку пупка, изящный изгиб руки.
И тут из-под ладони девушки выпорхнула розовато-красная бабочка и, кокетливо помахав в воздухе крылышками, примостилась в темных волосах девушки.
Ветер подхватил страницы и, неистово теребя их, рассеял. Они осыпались подобно лепесткам увядшего цветка. И тут Яна увидела, как по берегу идет светловолосый, голубоглазый мужчина. Он спешил, охваченный мучительным беспокойством. Яна ощутила его тревогу, его лихорадочный пульс. Он двигался навстречу темноволосой девушке, сошедшей с моста и тоже спешащей к нему. Он приближается, заключает ее в объятия… Плеск воды сомкнулся над колоколами…
И тут Яне показалось, что колокол дал трещину – раздался надрывный, стенающий звон. Нет, так режет тишину битое стекло. Грянули выстрелы, а вслед за ними в сон ворвался неистовый грубый крик.
– Сука!
Она удивленно открыла глаза. Хомяка на месте не было. Дема выскочил в коридор, и вскоре Яна снова услышала выстрелы. Шатап, мечась по комнате, наставлял на нее пистолет и одновременно со страшной тревогой косился на дверь. Он подбегал к ней и притормаживал, не решаясь оставить Яну одну.
– Сука! – завизжал Хомяк, неся руку наперевес, подобно легендарному Щорсу.
Кроме всего прочего он прихрамывал. За ним вошел растерянный, сбитый с толку Дема.
– Сбежала, тварь! – он беспомощно посмотрел в злобное озабоченное лицо Шатапа.
Тот, кажется, готов был рвать и метать.
– И хрен с ней, – вдруг сказал Дема, – сбежала, сука бешеная, и пусть. Ну, блин, веранду долбанула и – на капот, а потом через забор.
Задыхавшийся от злобы и бессилия раненный Хомяк заорал:
– Да заткнись ты! – кажется, он перенял привычку Шатапа всем затыкать рот. – Тебя-то она не покусала!
– Займись им, – сухо кивнул Деме Шатап.
Тот вышел из комнаты и вскоре вернулся с аптечкой. Пока он делал перевязку, стонущий на все лады Хомяк рассказывал, как было дело. Из его сбивчивого рассказа, прерываемого злобными выкриками и отборной матерщиной, Яна поняла, что пока она спала, трое мальцов-удальцов, подчиняясь ее внушению, решили расслабиться, «принять на грудь». Водка была в холодильнике, а вот за за соленой капустой и огурцами нужно было спуститься в погреб. Хомяк туда и был направлен с этой почетной миссией. Джемма, в прямом смысле сорвавшись с цепи, тяпнула Хомяка и, игнорируя его команды и приказы, а также стрельбу, мухой вылетела из погреба, разбила мощной грудью стекло веранды и выскочила во двор. Использовав капот и крышу стоявших в метре от забора «Жигулей» в качестве трамплина, перемахнула через забор и была, как говорится, такова. Хомяк стрелял, естественно, вскоре к нему присоединился Дема. Но было уже поздно.
Это обстоятельство не могло не порадовать Яну. Она еле сдерживала улыбку, слушая, как путающийся в словах Хомяк рассказывал об агрессивности этой «проклятой зверюги».
– Надо было сразу ее пристрелить, – презрительно прищурился Шатап, – теперь бы было одной проблемой меньше.
Он криво ухмыльнулся, глядя на Яну. Она и бровью не повела. Теперь, когда Джемма была на свободе, она могла поразмышлять относительно спокойно. Неужели Захарыч действительно не убивал Шкавронского? Тогда кто это сделал? Кому понадобилось убить мужа Вероники, а ее саму подставить? Почему ее просто не убили? Зачем был разыгран весь этот спектакль? Несомненно, причиной всему были деньги. Ради них люди совершают массу преступлений. Шкавронский с Горбушкиным были компаньонами. Один сгорел, другого застрелили. Ясно, что это делает некто, кровно заинтересованный в их капиталах. Захарыч?
Пока Яна недоумевала, перевязка Хомяка подошла к своей заключительной стадии.
– Теперь тебе светит сорок уколов в живот, – язвительно усмехнулся Шатап. – Надеюсь, шеф оценит твою смелость и наградит тебя звездой героя.
Шатап догадывался, что раздражение Захарыча падет на него как на старшего в группе, и пока располагал такой возможностью, старался выместить свой гнев и досаду на Хомяке.
– Черт бы побрал эту водку! – в сердцах воскликнул Дема.
– Ну что, – как ни в чем не бывало улыбнулся Шатап, отчего вся его физиономия как бы съехала набок, – выпивать будем?
* * *
Старший лейтенант Корюшин положил трубку на рычаг.
– Завьялов спрашивает, чего ему делать, – улыбнулся он, поглядывая на роящегося в бумагах Руденко. – Собака какая-то у них там бесится, лает, как оглашенная. Чуть ли не кидается на ребят.
– Собака? – приподнял свои густые светлые брови Руденко. – Что еще за собака?
Корюшин, отличавшийся привычкой иронизировать и насмехаться, скосил лукавый взгляд на не отрывавшегося от своих папок Три Семерки.
– Сень, ты бы посмотрел, неужели не слышишь?
– Ну вот, как что – так Сеня? – шутливо возмутился Три Семерки, откладывая бумаги.
– Ты же знаешь, я с Ольгой…
Корюшин выразительно взглянул на Руденко.
– Ладно-ладно, – Три Семерки вышел из комнаты и деликатно постучал костяшками пальцев в дверь располагавшегося напротив кабинета.
– Да-да, – услышал он задорный голосок Ольги.
– Ольга Леонидовна, – протиснулся в приоткрытую дверь Руденко, всем своим видом демонстрируя лучезарную застенчивость, – можно в ваше окно взглянуть?
Ольга, коротко стриженная блондинка, облаченная в мундир с погонами лейтенанта, лихо барабанила пальцами по клавишам пишущей машинки. Она торопливо откинула крошечную прядку, от усердия упавшую на ее чистый покатый лоб, и сладенько улыбнулась.
– Вы про собаку?
Грозный и частый собачий лай потрясал округу.
