– Того, – Яна вытянула ноги и покрутила затекшими ступнями, – что Горбушкин жив и того, что он вместе с этим адвокатом убил некого гражданина с целью инсценирования самоубийства. Разыграл, одним словом, спектакль.
– Погодь-погодь! – поднял руку Руденко. – Я ничего не понимаю!
В его голосе звучала досада, переходящая в раздражение. Яна принялась рассказать ему о своем видении. К этому моменту вернувшийся из спальни с диктофоном Канарейкин беспокойно мялся на месте.
– Чего стоишь, включай, – нетерпеливо сказал Руденко.
Канарейкин повиновался. Когда пленка, на которой был записан гипнотический допрос, а также звуки стрельбы и звон стекла, кончилась, изумленный Руденко на пару минут притих. Яна молча наблюдала за его реакцией.
– Разберемся, – спрятал он в карман протянутую ему Канарейкиным кассету. – Так что ж ты мне в прошлый раз о своем видении не рассказала? – с подозрением и обидчивым недоумением глянул на Яну Три Семерки.
– А ты бы мне поверил? Знаешь, что бы ты сказал? – Яна усмехнулась горькой усмешкой стоика, привыкшего наталкиваться на людское непонимание и мириться с ним. – Ты бы сказал, что нужны доказательства, а откровения к делу не пришьешь.
– Это правда, – миролюбиво подтвердил Руденко, чувствуя стыд и неловкость за высказанный упрек.
– Вот поэтому даже мне приходится использовать технические средства, – невесело усмехнулась Яна. – Придется теперь эту игрушку всегда носить с собой и держать наготове.
Из спальни доносились строгие голоса, которые Яна мысленно сравнивала с пружинистой мускулатурой тренированного тела. Та же подтянутость, безукоризненность, прямота и сдержанная сила.
– Думаешь, это он убил Шкавронского? – с наивным выражением лица спросил Три Семерки.
– Возможно, – вздохнула Яна, почувствовав вдруг неимоверную усталость. – Они же были компаньонами. Ты, кстати, не наводил справок, каковы условия владения капиталом в их бизнесе?
– Случайно наводил, – приободрился Руденко, обрадованный тем, что может дать полезную информацию. – В случае смерти компаньона его доля переходит к прямым наследникам, то бишь близким родственникам, если же таковых нет – к другому компаньону. У Шкавронского единственная родственница – это жена, у Захарыча – сестра.
– А ты нашел Захарыча?
– Нет, – с сожалением вздохнул Руденко, – как сквозь землю провалился.
– А что в офисе?
– Да там всем заместитель его распоряжается… Женщина… Видать, любовница.
– Где находится офис?
– Даже не думай об этом! – махнул рукой Руденко. – Мало тебе адвоката?
– Да не переживай ты так! – глухо засмеялась Яна. – На тебя страшно смотреть!
– А мне за тебя страшно, – Руденко с укором посмотрел на Яну, – выбрось все это из головы. Видишь, что тут твориться…
– Я все равно узнаю, – хитро и жестоко улыбнулась Яна, – лучше скажи.
Руденко упирался. Яна не стала настаивать. Она вернулась к разговору о Горбушкине.
– Думаю, это он всех убирает, – уверенным тоном произнесла она. – Ты так не считаешь?
– Так он вСеменовске? – оживился Руденко.
– Нет, по всей видимости, он далеко. Но он мог кого-то прислать, кому-то заплатить…
– Нанять киллера? – проявил чудеса догадливости Три Семерки.
– Например, – загадочно улыбнулась Яна, – сначала Шкавронский, потом его жена. Вероника была подставлена, и ты это прекрасно знаешь, – она бросила на него прямой обезоруживающий взгляд. – Кто следующий?
– Захарыч?
– Подожди, – Яна поднялась и, пройдя осторожно в спальню, где хозяйничали врач и санитары, вернулась с колодой карт.
– Не знаю, получится ли у меня сейчас, – застенчиво посмотрела Яна на Руденко.
Она перетасовала колоду. Потом настроилась на образ Захарыча. Она представляла его на даче, воскрешая в памяти не только краски, черты его лица, но и звук его голоса, тембр, интонации. Руденко с интересом наблюдал за ней. Потом Яна вытащила карту «Царство живых».
– Захарыч накликал на себя несчастье. Зло в квадрате – вот что такое Захарыч. Но он проиграл битву. Он мертв, – побледневшие губы Яны замерли и точно одревенели.
– Мертв? – поразился Руденко.
В эту минуту в дверях спальни показался скорбный кортеж: санитары несли на носилках прикрытое куском черного полиэтилена тело, за ними шел врач и еще мужчина в штатском.
– Еще один жмурик, – со вздохом проговорил Три Семерки, и было не понятно, кого он имеет в виду: Гущина или Захарыча.
Когда за санитарами захлопнулась входная дверь, Яна почувствовала сильное желание выпить. Она не могла скрыть облегчения – труп в спальне, согласитесь, несколько расстраивает нервную систему.
– Выпьешь со мной? – предложила она Руденко, который сидел так неподвижно и с таким сосредоточенно-отстраненным выражением на лице, словно впал в транс.
– Что? – торопливо переспросил он, очнувшись.
– Вы к сестре Захарыча ездили?
– Ее постоянно нет дома. Я каждое утро звоню ей, ребят посылаю – все безрезультатно. Похоже, Захарыч сам смылся и сестру спрятал, – заученным монотонным тоном произнес он.
– Я же сказала, что его нет в живых, – мрачно усмехнулась Яна. Возможно, это к лучшему, что Вероника находится в СИЗО, иначе она была бы тоже убита. Ведь убийца – на свободе. Он хитер, изворотлив, жесток, беспринципен, изобретателен, коварен, охвачен жаждой денег и могущества.
– И это Горбушкин?
– Да, думаю, это он. Способности своего воображения, свою жестокость и вероломство он сполна продемонстрировал в постановке спектакля с самоубийством. Он заранее все продумал, подготовил отходные пути, позаботился о тыле. Вот только одного он не сумел предусмотреть…
– Может, ты тогда знаешь, где нам искать труп этого Захарыча? – Руденко с любопытством посмотрел на Яну.
– Сейчас не смогу, – устало произнесла Яна, – я не всемогущая.
– Ладно, – Руденко тоскливо махнул рукой, – сами найдем.
– Ищите, – рассеянно кивнула Милославская, продолжая размышлять вслух. – Дочь Горбушкина выкинула фортель – вернулась вСеменовск, где тут же угодила в лапы к бандитам. Она нарушила запрет, и он страшно переживал за нее. Она поломала его планы, и от нее можно ждать чего угодно.
Яна открыла бар и, отвинтив пробку на пузатой темной бутылке, плеснула себе в рюмку коньяку.
– Не желаешь? Французский. Подарок клиента.
– Эх, – махнул рукой Три Семерки, – давай. Только тихо, – приложил он палец ко рту и шаловливо посмотрел на Яну.
– Чего уставился? – буркнул он Канарейкину. – Бери лист, протокол писать будешь.
Руденко опрокинул в глотку граммов семьдесят коньяку. Крякнув от удовольствия, он живописным жестом, с налетом разудалого лихачества, живо напомнившим Яне казаков, вытер усы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Оставшись одна, Яна и не думала заходить в спальню. «Завтра, завтра», – твердила она себе. Пока же устроилась на диване и включила телевизор. Прослушала новости, сводку погоды, едкие комментарии телеведущих, репортажи с места событий… Потом зевнула и принялась щелкать пультом, переключая каналы. Ей повезло – она наткнулась на передачу, посвященную французской живописи. Прибавила звук и стала слушать, неотрывно глядя на экран, где, поражая образом горчайшего отчаяния и хрупкой надежды, плыл «Плот „Медузы“. Голос за кадром рассказывал о творчестве Жерико, потом лихо перескочил к Делакруа. На экране развернулась панорама боев на баррикадах – „Свобода, ведущая народ…“
