– Не могу ответить, только верно, есть люди без интересу к своей работе.
– А все потому, что не на месте они: один в науку ударился, как баран в чужой двор, другая – инженер, электрик или химик по диплому, а по душе – самая хозяйка толковая, и мужа бы ей хорошего да ребятишек пяток и по сельскому хозяйству фрукты какие сажать да птицу разводить. Вот оно и получается, что работа не мила, а немилая работа хуже каторги, если ты век свой должен на ней стоять. За дипломом погонятся, а себя вроде как к каторге приговорят, несмышленыши. Писатели, опять же, – где бы добрый совет подать – лупят без разбору: гони диплом, а то и герой не герой, и женщина не женщина, а вроде быдло отсталое. Неправильно это, и ты неправильно рассуждаешь со своим дипломом!
– А как же правильно?
– По-моему, вот как: знание – это не то, что тебе в голову в обязательном порядке набьют, а что ты сам в нее положишь с любовью, не спеша, выбирая, как цветы или камни красивые. Тогда ты и начнешь глядеть кругом и с интересом и поймешь, как она, жизнь-то, широка, да пестра, да пресложна. И житьишко твое станет не куриное, а человечье, потому человек – он силен только дружбой да знанием и без них давно бы уже пропал. Житья бы не стало от дураков, что ничего, кроме своего двора да животишка, не понимают…
Радист умолк и долго не подавал голоса. Старый забойщик удовлетворенно усмехался, поглядывая в сторону Александрова, как бы призывая его в свидетели своей победы. Геолог кивнул ему, слегка улыбаясь. Он смотрел мимо старика и ничего не сказал.
– Вот, Кирилл Григорьевич, верно я говорю? Каждому надо свои светлые жилки искать…
– Это так. Только всегда ли найдешь? Да и каждому ли дано?
– Знаю, о чем думаете, Кирилл Григорьевич! Как вам теперь быть без тайги, без гор… Оно понятно! Только найдете вы свои жилки непременно, другие, но найдете.
– Других не хочу, не верю! А если не верю, то как пойму я, что другие – настоящие? И где искать, куда кинуться… мне? – Геолог кивком показал на свои ноги, аккуратно уложенные под одеялом.
– Конечно, трудно, особо если подумать куда. Ну а насчет того, настоящие или нет, на то есть верная указка, и вы ее знаете…
– Нет, не знаю!
– Указка одна – красота. Это я хорошо понимаю, да объяснить не сумею, однако вам надо ли… разве ему… – И забойщик ткнул пальцем в радиста, ничем не отозвавшегося на выпад.
– Красота… правильно. Но мне… ползучий я, будто гад!.. Сейчас для меня все серым кажется, потому что внутри серо!
– Неправильно, Кирилл Григорьевич! Вспомните, как шли мы в тридцать девятом от шиферной горы сквозь тайгу голодом. Припозднились на разведке, продукты кончились, снег застал…
– Конечно, помню! Тогда мы лунный камень нашли.
– Так я насчет его. Помните, перевалили мы Юрту Ворона и двое суток шли падью. Мокрый снег с дождем бесперечь, ватники насквозь, жрать нечего…
– Да, да, и вечером… – встрепенулся геолог. – Расскажите, Иван Иванович, я не сумею. А наш Алеша пусть послушает, – кивнул он радисту. Скептически настроенный юноша старался скрыть свой интерес.
– Точно, вечером поперли мы из пади через сопку. Крута, ичиги размокли, по багульнику осклизаешься, а тут еще навстречу стланик разрогатился, хоть реви. На гребнюшке ветер монгольский морозом хватанул. Покатились мы вниз едва живы. Тут место попалось, жила или дайка стоячая, вдоль нее склон отвалился, и получилась приступка, а далее, в глубь склона, пещерка не пещерка, а так, вроде навесу. Забились мы туда, дрожим, огонь развести – силов нету, дальше идти – тоже, и отдыхать невозможно – холодно. Тут уж мы не серые ли, по вашему слову, были? Куда серее, насквозь. Оно получилось наоборот. Помните, Кирилл Григорьевич?
Геолог, ушедший в прошлое, кивнул забойщику:
– Все помню, рассказывайте!
– Холод потому сильней прихватывал, что разъясневать стало. Тучи разошлись, и над дальним западным хребтом солнышко брызнуло прямиком в наш склон. Глаза у меня заслезились, я отвернулся – и обмер. Нора наша продолжалась узкой щелью, а в той щели, на выступе, будто на подставке какой, громаднейший кристалл лунного камня, с голову… да нет, побольше! Засветился огнем изнутри и пошел играть переливами, струйками, разводами… Будто всамделе взяли лунный свет, из него комок слепили, огранили, отполировали да еще намешали туда огней разноцветных: синих, сиреневых, бирюзовых, багряных, зеленых – не перечесть. И не просто светит, а переливается, гасится да снова вспыхивает. Тут мы – шестеро нас было разного народу, молодого и старого, ученого и неученого, – как есть голодные и мокрые, про все забыли и перед кристаллом замерли. Будто теплее стало и есть не так хочется, когда глядишь на такую вот вещь… – Фомин заволновался и ухватился за свою жестянку для махорочного курева.
Александров прикрыл глаза, так остро возникло перед ним воспоминание о редчайшей находке – огромном кристалле особой разновидности прозрачного ортоклаза, внезапно представшего перед ними в расщелине обвалившейся жилы пегматита.
– И что дальше? – понукнул радист.
– Дальше вот что. Откуда силы взялись – собрали топливо, развели костер, обсушились да обогрелись, чайник кипятку выдудили. Топор да молоток геологический изломали; как сумели из крепчайшей породы волшебный кристалл вырубить целехоньким, до сих пор не пойму! Поволокли его в заплечном мешке попеременке, а он весом поболе чем полтора пуда. Судьба переменилась – конечно, это мы ее переменили, как приободрились. К ночи доперли мы до зимовья, кое-какие продуктишки там нашли, а лучше всего – положила там добрая чья-то душа пачку махорки. По гроб буду того человека добром поминать!
– А потом?
– Потом все! В зимовье день отдохнули и через сутки пришли в жилое место.
– А камень?
– Камень там, где надлежит ему быть: в музее московском альбо ленинградском. Может, вещь драгоценная из него сделана и цены ей нет! Вот никогда не говори: красота – пустяк. Вовсе она не пустяк, а сила большая, через нее и жизнь в правильное русло устремляется!
Александров приподнялся на локте. Воспоминания давно забытого таежного похода, стертые множеством последующих впечатлений, встали перед ним остро и ярко. Забракованное месторождение шиферной горы, странное место – перевал Юрта Ворона… Юрта Ворона – «Хюндустыйн Эг» по-тувински… Это широкое болотистое плоскогорье на голом хребте, использовавшееся как перевал аратами, перегонявшими стада из монгольских степей и обратно в конце июня – начале июля, в период гроз. Перевал издавна известен по необычайно частым и мощным грозам. Много скота погибло здесь от молний. Трупы, валявшиеся постоянно на перевале, служили пищей целой колонии обитавших тут же воронов. Вот откуда возникло странное название местности.
