Но вместо того, чтобы вознести хвалу Высокому небу, позволившему ему сесть на белую кошму, Узбек, подобно шелудивому псу, жадно лижущему свою блевотину, низверг Тенгре, надругавшись над ним, и повелел всем кланяться Аллаху. А ведь еще Чингис-хан в своей Ясе наказывал детям не трогать души людей, ибо каждая верит в то, что ей ближе, и надо довольствоваться тем, что они подчиняются ему телом.
Истинно верившие в Тенгре пытались противиться неслыханному и говорили Узбеку: «Ты ожидай от нас покорности и повиновения, а какое тебе дело до нашей веры? Мы не хотим нарушать великую Ясу, завещанную нам твоим великим предком Чингисханом и не желаем переходить в веру арабов». Но Узбек оставался непреклонен, и тогда пролилась большая кровь, ибо новый хан не щадил никого и был безжалостен к противящимся его воле. И он не смотрел, кто перед ним, – простой воин или именитый темник.
– А если это был чингизид? – не удержался от вопроса Улан.
– С ними он обходился суровее всего. Только в одном Сарае-Берке и всего за день от сабель полегло не меньше трех десятков чингизидов. Всего же, как я слышал, их погибло больше сотни, ибо Узбек видел, в чем ошибся хан Тохта. Тот убивал своих братьев, но не трогал их детей – своих племянников. Это и сгубило его сына. А потому Узбек повелел вырезать всех: и отцов, и сыновей, и даже внуков.
Старик вновь испытующе покосился на молчавшего Улана, продолжавшего недоуменно гадать, к чему эти длинные отступления. Однако Тукан чего-то ждал и Улан неторопливо сказал:
– Я не верю в Аллаха. И хотя я и жил на Руси, креста у меня на груди тоже нет.
Похоже, именно это старик и хотел услышать, поскольку неприметная улыбка скользнула по его лицу и он, удовлетворенно кивнув, небрежно заметил:
– И ты прав. Конечно, сам хан, как и прочие, волен в выборе своей веры. Были и раньше те, кто, не принуждая никого следовать его примеру, отвергал Тенгре во имя Христа или Аллаха. Но истинный чингизид молится самому сильному богу. А самый сильный бог – Тенгре, ибо мы с его помощью всегда били и веривших в Аллаха, и кланявшихся Христу. Синеглазый Кара-Темир, младший сын Менгу-Тимура, тоже верил в Тенгре. Твой отец был истинным чингизидом.
Улан вздрогнул от неожиданности. Неизменное хладнокровие и сдержанность спасовали перед столь закрученным сюжетом, и у Улана помимо воли вырвалось:
– Мой отец?!
– Ты не можешь его помнить, ибо никогда не видел. Это случилось во времена Тохты. Кара-Темир сильно беспокоился за твою мать Айгуль – лунный цветок. Поэтому, когда ей пришла пора рожать, он задержался с летней откочевкой и в ауле помимо него осталось всего три десятка нукеров. Айгуль хотела девочку и даже приготовила ей имя. Она решила назвать ее именем нашей общей прародительницы Алан-Гоа – Ланью. Дать имя родившемуся мальчику – право отца. Но Кара-Темир столь сильно любил ее, что решил утешить ненаглядную и сказал: «Пускай у нас не родилась лань, зато вместо нее великий Тенгре подарил нам оленя[23]». А на второй день на аул напали люди Тохты.
– Ты же говорил, что он убивал лишь братьев, а их детей не трогал.
– Обычно так и случалось. Но когда человек неудачно падает на охоте с коня, можно сослаться на волю Тенгре, и когда он, выпив кумыса, умирает от резей в животе, тоже. Но Кара-Темира любили все и его слуги были по настоящему преданы ему. Потому он не мог случайно упасть с коня или умереть, выпив кумыса. И чтобы потом никто не сказал, будто с братом расправился великий хан, следовало убить всех. Тогда Кара-Темир отправил один десяток нукеров на прорыв вместе с Айгуль, державшей на руках родившегося накануне Булата, а сам принял неравный бой.
– Ты так рассказываешь, будто тоже в ту пору находился с ним, – заметил Улан.
– Я был одним из трех десятников, – пояснил старик, – и именно мне и моим людям Кара-Темир доверил спасение Айгуль и маленького сына. Мы уходили на полночь в сторону Руси, ибо иного пути не имелось. Погоня настигла нас после полудня. Когда я заметил ее, то велел троим вместе с матерью и сыном уходить дальше, а сам вместе с оставшимися принял бой. Мы задержали убийц ненадолго, но успели сделать главное: еще на подходе мы лишили их чуть ли не всех заводных коней. Да и когда дрались, старались в первую очередь подранить лошадей. Я уцелел случайно. Наверное, они решили, что я тоже мертвый и потому не стали добивать. Но свое дело мы сделали – они не стали преследовать дальше. Когда я поднял голову, то увидел их возвращение обратно.
– А почему ты решил, что я – это он?
– Первое – твой возраст. Ты сам сказал, что тебе двадцать восемь лет, а Булат родился как раз в год Тигра[24], – и старик неторопливо загнул указательный палец.
Улан завороженно смотрел на заскорузлую мозолистую руку, на которой один за другим продолжали загибаться коричневые от вечного загара пальцы.
Средний из-за имени. По мнению Тукума оставшиеся с ним нукеры немного укоротили его, чтоб посильнее запутать следы или оно само слегка исказилось со временем.
Следующим был безымянный. Дескать, неизвестно, от кого из нукеров, оставшихся с Буланом, он услыхал, что и мать его отца и его собственная мать из рода ойратов, но это так и есть на самом деле.
И наконец цвет глаз Улана. Среди степняков синеглазые – большая редкость. Даже в роду Чингисхана они рождаются не часто. У Менгу-Тимура изо всех сыновей синеглазым был один Кара-Темир. Зато именно в таких возрождается дух Потрясателя Вселенной.
Как оказалось, большой палец старик приберег для последней, но самой главной приметы. Именно Тукуму довелось держать дитя в руках, когда они уходили от погони, и во время скачки правая ручка младенца от тряски высвободилась из-под пеленок. Тогда-то десятник и заприметил родимое пятно. Правда, в ту пору оно было совсем маленьким, но уже походило на маленького паучка. Сейчас, когда Улан вырос, паук превратился в настоящего каракурта
