Но если сказать сейчас о гусляре, хан и вовсе решит, что московский князь тронулся умом. Получалось, нельзя, пускай и сильно хочется.
– А в словесах, кои писал князю Гедимину, тоже вины за собой не ведаешь? – прошипел Узбек.
– Я?! Князю Гедимину?! – изумился Юрий.
– Именно ты и именно ему, – подтвердил хан. – Зри ответ, – и бросил ему в лицо свиток.
Юрий не успел дочитать до середины, чтобы понять – это конец. Такого ему Узбек никогда не простит. Дело даже не в тайном сговоре. Куда страшнее были ссылки Гедимина на собственные слова московского князя о глупости Узбека и другие, столь же нелестно характеризующие личность великого хана. А когда речь дошла до отказа в сватовстве, рука Юрия затряслась и грамотка выпала из нее.
– Не виноват я, пресветлый хан, – простонал он, брякнувшись на колени и пытаясь поцеловать сапог Узбека, но колодка на голове мешала это сделать. Тогда-то, в первый и последний раз, помимо у него невольно вырвалось: – То гусляр сотворил. С него спросить надобно.
Но как он и боялся ранее, его выкрик сочли за признак потери рассудка, а зачем Узбеку безумный князь? И, прислушавшись к неустанному нашептыванию Кавгадыя, хан, наконец, согласился на казнь. А в ответ на возражения Ураз-бека категорично заявил, что и слушать не желает о предателе-московлянине, и вообще негоже, если сия недостойная тварь примет истинную веру. На свете и без того немало мерзавцев, исповедующих ее, например, падишах Абу-Саид в государстве ильханов, и ни к чему их множить.
Однако Ураз-бек и тут изловчился, сумев уговорить хана пусть не отменить казнь вовсе, но отложить ее. Уж больно хранитель печати загорелся идеей о первом уруситском князе мусульманской веры, и отказываться от нее не хотелось. Притом, измышляя, как отговорить Узбека от поспешного решения, он, сам того не подозревая, чуть ли не вплотную подошел к разгадке обоих афер. В беседе с Узбеком он выказал сомнение: а посылал ли князь Юрий на самом деле грамотку Гедимину. Может, эту подделку от его имени отправил тверич? А там как знать – не исключено, что ее вовсе не было. Просто правитель Литвы таким образом решил подсобить своему будущему родичу.
– А сороки тоже князь Михаил отчеканил? – язвительно осведомился Узбек. – Или Гедимин и здесь ему на помощь пришел? Так у него в Литве кроме таких же, как в Новгороде, гривен ничего не водится[52].
– А почему Гедимин? – И губы Ураз-бека слегка растянулись, изображая улыбку. – Коль у Михаила хватило ума на грамотку, заказать на стороне – в Чехии или еще где – чеканку своего серебра ему и вовсе проще простого.
Узбек в ответ пренебрежительно отмахнулся, но его советник не унимался, предложив подумать: неужто московский князь столь глуп, что стал бы своими монетами намеренно оскорблять величие хана и истинную веру. Для такого надо вначале вовсе лишиться разума. А уж писать Гедимину столь откровенно и вовсе безумие. Особенно с учетом того обстоятельства, что правитель Литвы дал согласие породниться со злейшим врагом московита.
И хранитель печати добился своего. Вечно колеблющийся Узбек распорядился отложить казнь до своего возвращения из похода и тверичи отбывали домой, продолжая гадать, какая судьба ожидает Юрия Даниловича. Вроде бы и приговор оглашен, но ведь не исполнен, а при переменчивости хана все допустимо…
Рассказывать всё князю Сангре, понятное дело, не собирался. Пускай они находились наедине, но выкладывать все свои козыри Петр посчитал излишним. Поэтому его повествование было на удивление кратким и почти не содержало имен, за исключением одного – галичского князя Федора Давыдовича. А уж тот потолковал по душам с прочими. И на чем Сангре с ним договорился – тоже не утаил. Но когда его рассказ закончился, судя по поскучневшему лицу князя, тот остался недоволен такой лаконичностью.
– Подчас соловьем заливаешься, а ныне… – попрекнул он. – Отчего таишь насчет грамотки Гедимина.
– А про нее я все сказал, – пожал плечами Петр. – Да, попросил его написать такое, чтобы тот выручил из беды будущего свата, а тот вник, осознал и…
– Врешь, – убежденно заявил князь, даже не дослушав до конца. – Это жид, коего ты привел ко мне, из-за выгоды чрез какие угодно препоны полезет, хоть к черту на рога. А вот Гедимин… – И он потребовал: – Давай, сказывай как на духу, чем ты его улестил?
Петр вздохнул, потер переносицу, прикидывая. Получалось, расколоться можно. Во-первых, сам кунигас все равно молчать не станет, а значит, тайне осталось жить от силы несколько месяцев. Это если раньше не проговорится кто-то из его воинов, бравших Рагнит. Ну а во-вторых, Кирилла Силыч уже рассказал князю про Христмемель, а где один взятый замок, там и второй. И Сангре поведал, чем «заплатил» за грамотку.
– В голове не укладывается, что предо мной столь хитрый в воинском художестве[53] воевода стоит, – выслушав его, честно пожаловался князь и, задумавшись, на время оставил расспросы. Но Сангре недолго любовался медленно удаляющейся столицей Орды. Однако надолго Михаила Ярославича не хватило и через полчаса он подал голос.
– Налюбовался? – и на плечо Петра легла тяжелая рука. Тот молча кивнул. – Есть чем, – продолжил князь, – но у нас все одно, краше. Я так мыслю, что ежели бы степняки с Руси кровь не пили, да серебро не высасывали, мы и вовсе таковские храмы возвели бы, залюбуешься. Ну да ништо, со временем все едино, непременно возведем.
– Верю, – откликнулся Сангре. – И купола покроем чистым золотом, чтобы чаще господь замечал.
– Ишь, как закрутил! – восхитился князь.
– Гусляр, чай, – хмыкнул Петр.
– Брось и боле не поминай! – погрозил ему пальцем Михаил Ярославич. – Ты ж такое учинил, впору каждую седмицу за тебя молиться, да свечи во здравие ставить. Потому ты для меня теперь боярин Петр Михалыч и никак иначе. Отныне я тебя у сердца своего держать стану и сынам оное накажу. Вот погоди, доплывем до Твери, и я тебя по-княжески за все отблагодарю. Веришь?
– А то! – довольно согласился Сангре, остро пожалев сейчас об одном – нет рядом закадычного друга-побратима. Нет и ох как не скоро появится. А жаль – тогда бы счастье было полным.
Ему почему-то припомнились слова Улана про боярина «в законе», сказанные им незадолго до отплытия в Закавказье. Спустя несколько секунд понял причину. Тогда Петр ему возразил – мол, рановато о таком говорить. Ныне иное. Нет сомнений, что они с побратимом и впрямь без пяти минут бояре. А судя по тому, какими благодарными глазами смотрит на него Михаил Ярославич, можно сказать «бояре
