Он не хотел спать; но голова кружилась, и он дернулся, поняв, что успел лечь набок. Встревоженный Дорин сражался против сна, но безуспешно. Ватная немота охватила разум, он проваливался во мрак...
Легчайшее касание заставило его сжать пальцы. Раздался звук - высокий женский взвизг.
Он открыл глаза, точнее, один глаз - второй склеился и не поддавался. Он сжимал запястье миниатюрной женщины, а та смотрела широко раскрытыми глазами черного соболя.
Поразительно, но в глазах не было страха. Лишь краткое удивление.
- Тебе серьезно досталось, - произнесла она.
- И скажу, что поделом.
- Нетипично для воришки.
- Я не вор.
- Ага. Это все объясняет.
Он выпустил ее руку; осторожно коснулся лба, обнаружив холодную примочку. - Спасибо.
- Манеры? Опять не по-воровски.
Дорин ощутил как лицо кривится в гримасе недовольства. - Сказал тебе...
Она махнула рукой: - Да, да. Вот ты, ранен, скрываешься на крыше, но не вор. Но я тебе верю, потому что ты явно из тех, кого ограбили. - Она как бы обвела рукой все его тело.
Хмурый Дорин изогнулся, чтобы осмотреть себя. Куртка пропала, рукава рубахи порваны и залиты кровью, брюки - то же самое, ноги босы. У него забрали башмаки? Он не помнил такого события. Но вот они, ноги - почерневшие, в грязи и сочащиеся от множества ссадин. Он хотя бы сохранил кожаную поддевку-нагрудник с костяными ребрами прочности.
"Ради зверобогов, я стал вонючей развалиной! Один день в Ли Хенге, и пал ниже последних бродяг!"
Все его чувства свелись к мучительному смущению и нарастающей мрачной ярости. Смущению своим нынешним состоянием; ярости против тех, кто довел его до такого.
- Идем внутрь, - настаивала девушка. - Скоро рассветет, и стража на стене сможет тебя увидеть. - Она указала наверх.
Он поглядел на стену Внутреннего Круга, потом обозрел окрестности. Мельком отметил затененную путаницу крыш и вид далеких Сетийских равнин, засиявших розовым и пурпурным светом: рассвет был близок.
Кивнув, он встал на ноги, морщась и шипя сквозь зубы. Помялся, чувствуя мучительную боль в стертых подошвах; его подташнивало, в голове стучал молот. Девушка помогла ему устоять. - Сюда. - Она вела его к фронтону, где открытые окна позволили войти внутрь. Высокий чердак оказался загроможден пыльными сундуками и тюками, дощатый пол устлан соломой. Птицы взволнованно вспорхнули, шумя крыльями.
Она помогла сесть на кипу соломы. - Отдохни тут, потом я принесу еды.
Дорин не знал, что ответить. Никогда он не ощущал себя столь беспомощным. - Благодарю. А ты...
- Уллара.
- Почему же...
Девушка покраснела, отворачиваясь. В голове прояснилось настолько, что он мог внимательно ее изучить, отмечая мазки сажи на покрытых веснушками щеках и то, что ее блузка без рукавов ветха и не раз заштопана, а юбки давно потеряли яркость цвета. Должно быть, именно пристальный взор заставил ее отступить к стене мансарды, сказав с беззаботным видом: - О, я собираю всё, что найду на крышах.
Она распахнула люк в полу и пропала.
Дорин озабоченно наморщил лоб, озираясь. На всех сундуках, ящиках и тюках, на стропилах сидело множество птиц. Они изучали его немигающими бусинами глаз. Он поразился, начав смутно осознавать: здесь собрались исключительно хищные птицы. Узнал обычного красного сокола равнин, пятнистого ястреба, сов больших и малых и даже двух бурых орлов. У многих он заметил самодельные лубки на крыльях или ногах.
Дорин фыркнул, поднимая тучку соломенной пыли. "Приветик. Похоже, я ваш новый раненый брат".
Имя Уллара наверняка было сокращением ее истинного, гораздо более длинного хенганского имени. Она вернулась в середине дня с небогатой пищей и уселась, подтянув тонкие ноги под юбки. Стала наблюдать, как он ест. Дорину пришлось избавляться от раздражения, ибо он ощутил себя спасенным котом или, точнее, птичкой, попавшей под женскую заботу.
Прикончив хлебные корки и варево из овощей, он опустил миску и вытер пальцы о солому. - Мне пора идти.
Девушка следила за ним, уперев подбородок в руки, с наводящей странную жуть интенсивностью, так, словно видела насквозь. Казалось, она совершенно лишена самоконтроля и привычки соблюдать приличия - черт, которые он встречал в девицах из Тали. - Похоже, ты не привык благодарить, - заметила она деловым тоном.
Он заставил зубы разжаться. - Благодарю тебя за все сделанное.
- Тебе тут рады. Не нужно уходить.
- Меня могут найти.
- Ну уж нет. Сюда больше никто не ходит.
- Что это за место?
- Мансарда нашего предприятия. Мы ведем конюшни. Отец позволил мне держать птиц - они уничтожают вредителей.
Он увидел, как один из больших хищников, ястреб с длинными когтями, выскользнул в открытое окно фронтона. - Думаю, еще они прореживают популяцию местных собак и кошек, - пробормотал он. - Большие пташки.
- Верно, - согласилась она. - Почти всю нужную работу делают совы. - Она снова изучала его, не мигая, склонив набок голову. Масса нечесаных каштановых волос повисла вокруг головы, словно грязный нимб. - Ты тоже ночной охотник.
Он чуть заметно кивнул.
- Тебе следовало бы поспать. Я приду и разбужу тебя. - Он нахмурился, ибо это звучало безапелляционным приказом. Заметив это выражение, она объяснила: - Нужно восстановить силы перед грядущим.
Тут он нахмурился еще сильнее, брови сошлись. - И что грядет?
Она наклонила голову, сжала подбородок кулачком. Взгляд стал почти сонным. - Ночная охота, разумеется.
Позже, хотя голова болела до рвоты, он сумел поспать - плохо, то и дело пробуждаясь, не понимая, где оказался. Сердце стучало и стучало.
Девушка вернулась под вечер. Принесла еще объедков и каменный кувшин, полный свежей воды из дождевой цистерны. Эти объедки, сообразил Дорин, не предназначались птицам и значит, сейчас голодные псы смотрят на знакомую заднюю дверь тоскливыми, но полными надежды глазами.
Он поблагодарил ее еще раз - поистине непривычное поведение, ведь он редко имел повод кого-то за что-то благодарить. Потом вылез через окно и спрыгнул в переулок внизу.
Встав у открытого окна, Уллара смотрела, как он уходит. Потом обернулась и дважды ухнула в темноту мансарды. Воздух взволновался, встрепав блузу и складки юбок; темный силуэт высотой по бедро показался рядом. Дерево затрещало, когда птица вонзила когти в подоконник. Склонившись, она начала шептать в большое, торчащее, оперенное ухо. Черные как ночь глаза дважды моргнули, филин простер крылья, взмахнул и унесся в тени.
Она же выбралась на прогретую черепицу крыши у окна. Туго натянула юбки на ноги и села, прижав колени к груди. Коснулась колен острым подбородком и начала покачиваться, грезя о прямых черных волосах над бледным лбом, остром носе и тонких губах. Весьма хищный профиль. Но приятнее всего было воспоминание о глазах, открывшихся резко и тревожно, когда он
