Вот так теперь следует договариваться с погодой. А не в бубны консервативно стучать.
Нормальные мужики
Во дворе припаркован автомобиль, за рулем сидит дама, снаружи возле автомобиля, слегка на него опершись, курит мужчина. Дама, чтобы не тратить время зря, решает помыть лобовое стекло, включает дворники с омывателями, несколько капель попадают в мужчину, он отпрыгивает в сторону и в драматической манере начинает оттирать лицо.
Дама сперва извиняется, потом утешает, снова извиняется; не добившись нужного эффекта, в сердцах говорит:
– Да ладно тебе, нормальные мужики это вообще пьют!
Нужно, чтобы Кто-то
вымел меня по углам, ни крошки меня не оставив на грязном полу,
собрал меня в пригоршню, вынес вон,
контрабандой протащил на тот берег, откуда я родом,
да и развеял по ветру – а что еще со мной делать? Воздух в тех краях, подозреваю, больше для меня не пригоден.
ОО дубинах
Нынешний массовый интерес к психологии сродни массовому интересу к религии: предлагая якобы спасительное как бы знание о кнопках, которые надо нажимать, чтобы все стало хорошо, на самом деле вручает питекантропу дубину, которой сподручно лупить по голове – в первую очередь, самого себя, но и всех, до кого удастся дотянуться.
Массового спасения по единому рецепту не бывает. Вообще. Ни для кого. Нет никаких спасительных кнопок. Вернее, какие-то кнопки действительно есть, но расклад клавиатуры тоже индивидуален. Что в текущей версии реальности общее, так это базовые проблемы, они действительно примерно одни на всех (с базовыми потребностями уже не так однозначно). А решения общих проблем уже индивидуальны, даже такая простая штука, как удовлетворение физического голода: одному в силу устройства организма нужно мясо, другому от мяса никакой пользы, зато без углеводов он не человек. Даже дышат все по-разному, и элементарное дыхательное упражнение разным людям надо делать на разный счет, причем одним лучше в статике, а другим в динамике.
Заблуждения – это, конечно, нормально. Это моя же старая формула: человек тем и отличается от диких животных, что может достаточно долго ошибаться и при этом оставаться в живых (домашние животные отчасти разделяют с человеком эту интересную участь). Но «может» не означает «обязан при каждом случае». Ошибаться не страшно, не стыдно и не позорно, но и задачи такой нет. Поэтому все-таки следует помнить, что иллюзия обладания секретным знанием о спасительных кнопках обычно лишает шанса свое маленькое приватное, единственно годное спасение однажды обрести. Под «спасением» я, конечно, подразумеваю контакт с самим собой (ума с сознанием), а через этот мост – с духом, лучшим другом детства нашей бессмертной части. Пока вы в косынке, с четками и ковриком для йоги мечетесь между психологическим тренингом и намазом, они играют в пятнашки неведомо где.
Но какой может быть разговор о духе, пока питекантроп стоит с дубиной среди болота, молотит себя по своей и так-то не шибко светлой башке, попутно отвешивая люлей всем, кого увидит – до кого дотянется, настоящих, остальным – в своих питекантропьих мечтах. Пока он не утопит дубину в болоте и не пойдет дальше наощупь, наугад по совершенно незнакомой местности (она всегда была незнакомой, просто питекантроп, ослепленный сиянием своей лучезарной дубины, этого не осознавал), при каждом шаге рискуя увязнуть и провалиться, и увязая, и проваливаясь, и выбираясь, если получится, ничего интересного с ним не случится. И вообще ничего.
(Я уже не говорю о том, что всякая массовая религия – десакрализация Бога через его упрощение для массовых нужд, а всякая массовая психологическая теория – десакрализация бессмертного человеческого сознания, тоже через упрощенное разъяснение и низведение до суммы инстинктов, биохимии и так называемой «личности». То есть добровольное низведение себя до минимума, безответственное обкрадывание себя.)
О коммуникационных успехах
Клининг-оператор Н. рассказала отличную историю.
У нее есть давние клиенты. У клиентов живет кошка. Кошка имеет в семье репутацию храброго и независимого дикого зверя (что обычно говорит о робости хозяев, но все же).
Каким-то образом к этим людям попала парочка попугаев, мелких, как воробьи. Человеческой речи они пока не обучены, но легко и охотно воспроизводят все звуки окружающей действительности, включая телефон, будильник и дверной звонок. Попугаев посадили в клетку, клетку установили под потолком, иногда выпускали полетать, предварительно заперев кошку на балконе. Были уверены, что если не уследить за кошкой, попугаям трындец.
И вот однажды хозяева забыли запереть клетку и куда-то ушли. Спохватившись через пару часов, бегом вернулись домой, заранее готовые найти там кучку попугайских перьев и (может быть) парочку костей. Однако дома их ждала следующая картина: попугаи по-хозяйски разгуливают по квартире, один при этом звенит как будильник, второй свистит как телефон. Совершенно офонаревшая кошка забилась в угол, на ее независимой дикой морде крупными буквами написан вопрос: ЭТАШТО?
/Так выпьем же за то, чтобы все наши коммуникационные провалы приводили к таким сокрушительным победам./
О мокрых задницах
В Тракай мы с N. ехали по следам дождя; впрочем, не то чтобы дождь собирался останавливаться на достигнутом, достаточно было посмотреть на небо, чтобы угадать его ближайшие намерения.
Но что нам до чьих-то там намерений, когда у нас тут свое, несгибаемое: взять в аренду катамаран и уфигачить на нем в золотую даль.
И взяли, и уфигачили.
«Wow! – сказал дождь. – Ух ты! Класс!» И начал развлекаться. Сперва он деликатно брызгал нам в лицо, как барышням, которым стало дурно от слишком громко сказанного вслух слова «жених» (а на самом деле, от туго затянутого корсета). От дождевых брызг отлично помогал чорный зонт, изломанный многими поколениями суровых иерусалимских ветров, но непобежденный; мы с N. были отличной парой отличных придурков – на катамаране, в центре озера, под сломанным чорным зонтом, и будь я в тот момент прохожим, наблюдающим за нами с берега, мне бы стало завидно и захотелось бы с нами подружиться. Мне, впрочем, и так захотелось, моей наблюдающей части очень часто хочется подружиться со мной, а еще чаще – с нами, потому что в паре (и в тройке, и в четверке, а больше народу за один присест не люблю) я обычно выступаю гораздо круче, чем наедине с собой; природа создала меня не для монолога, а для диалога, я – типичный «рыжий», в смысле, всадник на рыжем коне, не мир, но меч; впрочем, деревянный. И в камне.
И вот с этим вот рыжим, который на рыжем коне и в камне, и непременно с веселыми друзьями, и вечно ржет (громче, чем сам рыжий конь), всегда отчаянно хочется подружиться той части меня, которая наблюдает. И у нее всегда получается, что ж я, зверь какой – с собой не дружить?
Грамотное раздвоение личности –
