Лезвие власти (СИ)

вперед. Аттон, продырявив ближайшего арбалетчика, бросил лук, и выхватив меч, отбил стрелу перед самым носом у седого данлонца. Караванщики бросились в бой. Аттон, сходу рассек горло здоровен­ному латнику, и отбивая посыпавшиеся со всех сторон удары, двинулся туда, где ревел, слов­но вол, Файя. Рядом с ним рухнул, с разрубленной головой, молодой аведжиец, один из помощ­ников Краба. Аттон зарубил еще троих, и бросился на вооруженных топорами бритоголовых молодцов, у ног которых уже истекали кровью два изувеченных караванщика. Поднырнув под выпад, он резанул ближнего в пах, и перехватив руку с топором, рванул меч вверх, и тут же, развернувшись, с хрустом вогнал захваченный топор в грудь стоявшего сзади солдата. Перед ним, темноволосый Карл, хозяин заветной бочки с данлонским, проткнул мечом латника, и сам упал, дико завывая, с перерубленными ногами. Аттон выхватил нож и завертелся, как юла, от­ражая атаки сразу с четырех сторон. Где-то рядом бился Мерриз, оттуда летели, словно со ско­тобойни, вырванные куски мяса. Аттон пнул ногой щит ближайшего солдата, и крутанув ме­чом, отрубил руку, сжимающую топор. Развернувшись, отвел ножом направленное ему в грудь острие копья, и скользнув клинком по древку, ударил копейщика лбом в лицо. Тут же, от­бивая атаку меча слева, вогнал, падающему солдату, нож под кадык. Заржала лошадь. Аттон повернулся и увидел, как седой данлонец, срубив топором латника, с ходу подхватил копье и метнул его в наездника, но попал коню в шею. Животное завалилось набок, погребя под собою рыцаря.

Аттон вытер с лица кровь и осмотрелся. Бой закончился. Рядом стоял Мерриз, зеленый плащ его стал бурым от крови. Он смотрел на лежащие вокруг тела, и печально улыбался. Файя, что-то неразборчиво хрипя, подошел к рыцарю, придавлен­ному трупом лошади. Рыцарь шевелил руками, словно раздавленное насекомое, и жалобно мычал. По­стояв немного, словно в раздумьях, Файя плюнул, и обрушил черное лезвие на закрытое заб­ралом лицо.

— Двенадцать человек! Сто тысяч проклятых джайлларских свиней! Двенадцать человек! — Краб подходил к каждому мертвому караванщику, и, опустившись на колени, касался лбом холодных лиц. Обойдя всех, он посмотрел на семерых оставшихся.

— Иди сюда, Птица-Лезвие... — когда Аттон подошел. Файя указал, на убитых им бритоголо­вых солдат.

—Ты знаешь кто это?

Аттон пожал плечами.

— Я знаю... — Лицо аведжийца перекосило от гнева. — Это Регата Янг и Должник Мосс... Корсары из Урта...

— А там, — к ним подошел, приволакивая раненую ногу, седой данлонец. — Там лежит Скоро­ход Валенга. Он промышлял раньше на дорогах из Данлона в Маэнну. Я его хорошо знал.

— Проклятье! Зачем обычным грабителям этот маскарад? Из-за воска?

— Кому-то понадобилось стравить аведжийских купцов с властями Прассии. Очень сомнева­юсь, что ландграф станет нанимать работников с большой дороги, для того, что бы ограбить караван с воском. Далеко отсюда до Зиффа, Старый?

Файя посмотрел на Аттона и дернул бороду.

— До Зиффа четыре конных перехода. С ранеными тащится неделю. Но мы не пойдем на Зифф. Нам нужно к переправе. Там, — он указал на север, — есть городок и замок барона. Сходи туда, Птица-Лезвие. Приведи людей барона и судью, если он там есть... Кто-то должен за это отве­тить...

Спустя четыре дня, направляясь к переправе, они встретили аведжийскую конную сотню, и уз­нали, что войска Великою Герцога напали на Прассию.

51.

— Ваше Величество! Я думаю, что оккупация Прассии — это ответ Фердинанда на союз Импе­рии и Латеррата. Раннее, Великий Герцог Латерратский, равно как и правители Аведжии никог­да не признавали князей Атегатта своими сюзеренами. Мы знаем, что Нестс и Пинта проигнорировали все усилия Фердинанда, направленные на то, что бы втянуть варваров в войну, а Латеррат оказался вне досягаемости. Поскольку, надежды на объединение за­падных сил против Империи рухнули, Великий Герцог Аведжийский попытается силой пробиться к границам Ате­гатта и королевства... Так как вдоль границ Марцина имеются мощные укрепления, а обходные пути ведут в топи и непроходимые горы Хонзарра, где абсолютно бесполезна конница, остается Прассия, и за ней Данлон и Бадболь. — Россенброк прохаживался перед сидящим на троне Импе­ратором, излагая суть последних событий. Конрад, казался больным. Его лицо, и без того блед­ное, стало почти прозрачным, под глазами темнели круги. После известий о захвате Прассии, молодой Император три ночи не спал. Вместе с Корроном и арион—маршалами он провел эти но­чи в казармах гвардии, ожидая вестей с юга. Лишь, узнав от курьера, что Фердинанд остановил армию на границах Данлона и Бадболя, он вернулся в замок, и потребовал от канцлера отчета. Россенброк сам провел все это время в мучительном напряжении. Каждый час он посвятил об­щению с послами государств и советниками Тайной канцелярии. Посол Аведжии Долла сооб­щил официальную версию оккупации — солдаты ландграфа совершили нападение на караваны аведжийских купцов, с целью захвата имущества. Поскольку каждый подданный Великого Гер­цога нуждается в высочайшей защите, солдаты Фердинанда взяли под охрану дороги, ведущие в Аведжию, но встретили сопротивление со стороны войск ландграфа и, поэтому, перешли в наступление и захватили Зифф. Сам ландграф, вместе со своей семьей, задержан, препровожден в Пут-Лишанцу, и до суда, заточен в башню. Если суд Великого Герцога признает ландграфа виновным, то его казнят, а титул правителя Прассии, по праву захвата, перейдет к Великому Герцогу Аведжийскому. Все это, посол Долла высказал с высоко поднятой головой, глядя Россенброку в глаза. Доллу, при дворе, называли королем повешенных, намекая на то, что после правления Джастина Второго Армельтинца, князья Атегатта, во время конфликтов с Аведжией, послов врага не высылали, а просто вешали на стенах замка. Эту традицию прервал лишь дед Конрада Четвертого, Конрад Третий. Во время вторжения аведжийских войск в Марцин, он выслал посла Великого Герцога Адальберта Седьмого, в расчете на взаимность. Но его ожида­ния не оправдались. После поражения в битве при Валли, Адальберт казнил атегаттского посла маркиза Им-Пельта. Но, Конрад Третий, демонстрируя чудеса ведения внешней политики, зак­лючил перемирие, весьма для Аведжии невыгодное, и отправил в Циче нового посла, при этом миролюбиво принимая в Вивлене посла аведжийского. Нынешний посол Атегатта, маркиз Им-Чарон, получил распоряжение от Россенброка, оставаться в Циче вплоть до официального тре­бования покинуть столицу Аведжии, либо до казни. Долла прекрасно это знал, но не мог предполагать, как развернуться события его собственной жизни, и поэтому, будучи воином и чело­веком, по природе, бесстрашным, держал себя вызывающе. Канцлер его понимал, и пообещал ему просить у Императора, помилования, в случае, если маркиза Им-Чарона не выпустят из Циче.

— Нападение на аведжийские караваны — всего лишь провокация. — Глядя на осунувшегося Императора продолжил Россенброк. — Офицеры Тайной канцелярии сообщают о том, что на