И все же по всей стране стали возникать новые учреждения и новые программы, призванные преобразовать концепцию зависимой жизни. В пригороде Бостона, всего в двадцати минутах езды от моего дома, на берегу реки Чарльз вырос новый жилой комплекс для пенсионеров – “Ньюбридж”. В основу его концепции вроде бы легла старая идея “непрерывного ухода” (continuum of care): квартира для независимой жизни – пансионат и отделение сестринского ухода – традиционный дом престарелых. Однако, когда я побывал в “Ньюбридже”, мне бросилось в глаза, что он совсем не похож на те дома престарелых, которые мне доводилось видеть. Обычно старики в таких учреждениях живут человек по шестьдесят на этаже и двери их палат, как минимум двухместных, выходят в бесконечный больничный коридор. Однако пространство “Ньюбриджа” было разделено на мелкие отсеки, каждый не больше чем на 16 человек. Отсеки назывались “домохозяйствами” (households) и должны были функционировать как настоящие семейные дома. Все палаты были одноместными, но выходили в общее жилое пространство со столовой, кухней и гостиной – как в настоящем семейном доме. Главное, что эти “домохозяйства” были небольшими, и это было сделано совершенно умышленно: исследования показали, что, если в больничном отделении проживает меньше 20 человек, это снижает тревожность и подавленность у пациентов, способствует дружбе и общению и обеспечивает ощущение уюта и безопасности. И, наконец, облегчает взаимодействие с персоналом – и все это даже в тех случаях, когда у пациента тяжелая деменция[79]. Однако дело не только в размере, но также в планировке и дизайне интерьера помещений.
“Домохозяйства” были устроены так, чтобы как можно меньше напоминать о больнице. Двери персональных палат открывались в просторные общие помещения, что позволяло обитателям видеть, чем заняты другие, и словно приглашало присоединиться к ним. Кухня в центре общего холла предполагала, что если кому-то захочется перекусить, то ему ничего не помешает. Я просто стоял и смотрел на обитателей этого “семейного дома” – и видел, что в нем кипит бурная деятельность, как в настоящем доме, в котором живет большая семья. В столовой два старичка играли в карты. За кухонным столом сидела медсестра и заполняла какие-то бумаги – ей там было удобнее, чем за стойкой сестринского поста.
Домашняя обстановка обеспечивалась не только устройством интерьера. Сотрудники, с которыми я успел поговорить, похоже, относились к своей работе совсем не так, как в других домах престарелых. Например, никто не считал, что ходить самостоятельно – это какая-то невероятная аномалия. Мне это стало очевидно, когда я познакомился с девяностодевятилетней прапрабабушкой по имени Рода Маковер. У нее, как и у Лу Сандерса в свое время, были проблемы с давлением и к тому же ишиас, так что она постоянно падала. Хуже того, от старческой дистрофии сетчатки она почти ослепла.
– Если я снова вас увижу, то не узнаю, – сказала мне Рода. – Вы седой. Но вы улыбаетесь. Это я вижу.
Разум ее остался быстрым и острым. Однако слепота в сочетании с повышенным риском падения – это скверно. Рода уже не могла обходиться без круглосуточного присмотра. В обычном доме престарелых ее – ради ее же безопасности – усадили бы в инвалидное кресло. Но здесь она ходила сама. Да, конечно, это рискованно. Однако здешние сотрудники понимали, как важно для пациентов сохранять подвижность – и не только ради сохранения здоровья (в инвалидном кресле Рода очень быстро потеряла бы физическую форму), но и ради хорошего самоощущения в целом.
– Слава богу, хоть в туалет сама хожу, – похвасталась Рода. – Вам-то кажется, это пустяки. Вы еще молодой. Вот состаритесь – и поймете, что главное в жизни – это возможность самостоятельно ходить в туалет.
Она сказала, что в феврале ей исполнится сто.
– Это потрясающе! – воскликнул я.
– Это старость, – возразила Рода.
Я рассказал ей, что мой дед дожил почти до ста десяти.
– Боже упаси, – фыркнула Рода.
Еще несколько лет назад она жила в своей квартире. “Я была так счастлива. Это была настоящая жизнь. Я жила как полагается нормальному человеку: у меня были друзья, мы играли в игры. Кто-нибудь садился за руль, и мы ехали кататься. Я жила”.
А потом – воспаление седалищного нерва, падение, снова падение, постепенно подступающая слепота. Роду отправили в дом престарелых – не в “Ньюбридж”, в другой, – и это был просто кошмар. Ей пришлось отказаться от почти всего своего имущества – и от мебели, и от безделушек, – и она оказалась в двухместной палате со строгим распорядком и распятием над кроватью: “Но я, знаете ли, еврейка и, увы, не смогла оценить этого по достоинству”. Рода провела там год и теперь все повторяла: “Никакого сравнения с тем, что здесь. Никакого сравнения. Полная противоположность”. Новаторы в “Ньюбридже” понимали, что человеку нужно и общение, и частное пространство, и знакомая рутина, и гибкий график повседневной жизни, а еще – возможность построить теплые отношения с окружающими. “Здесь я живу как дома”, – сказала Рода.
Затем я познакомился с Энн Брейвман (семьдесят девять лет) и Ритой Кан (восемьдесят шесть), и они рассказали, что на прошлой неделе ходили в кино. Это не было заранее запланированное “культурное мероприятие” для большой группы. Просто подружки в четверг вечером решили посмотреть “Король говорит!”. Энн надела красивые бирюзовые бусы, а Рита слегка нарумянилась, подкрасила глаза голубыми тенями и нарядилась в новый костюм. Они попросили нянечку сходить с ними – иначе ничего не получилось бы: Энн была парализована ниже пояса из-за рассеянного склероза и передвигалась в инвалидном кресле с моторчиком, а Рита
