Наступает тишина.
Слышно, как жужжит муха.
К жужжанию добавляются всхлипывания и чавканье. Мы с девочками открываем глаза – в оседающих клубах пыли на дороге сидит грязная, рыдающая Чулпан в обнимку с Данхиллом. Она целует его во все колтуны и сосульки, он облизывает ее лицо. Мы наваливаемся на них все втроем. И уже вместе плачем, обнимаемся, облизываемся. А потом – вместе моемся под садовым шлангом. Теперь, когда мне говорят слово “бесстрашие”, я вспоминаю Чулпан, несущуюся наперерез мотороллеру. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
ГОРДЕЕВА: Что тебя по-настоящему пугает?
ХАМАТОВА: Трудно так сказать, Катя. Мы не знаем, что может оказаться для каждого из нас по-настоящему страшным. Этого-то и надо бояться. А мы боимся совсем других вещей. Но, наверное, больше всего я боюсь болезней и несчастий близких, в которых я не могу помочь. И еще упущенного времени.
ГОРДЕЕВА: Есть миллион примеров тому, как ты могла промолчать, но не стала. И тем самым навлекла на себя очередную порцию всенародного гнева, неважно, кто это – патриоты и путинисты, либералы и демократы, те, кто уехал, те, кто остался… А ведь ты могла бы просто промолчать. Не сделать что-то, куда-то не пойти. Не привлекать к себе внимание. Могла бы?
ХАМАТОВА: Могла бы, наверное. Но тогда, мне кажется, это была бы не я. И это опять, Катя, разговор о потерянном времени. Нам это время дано, чтобы двигаться вперед, чтобы успеть сделать намеченное именно для тебя. Мне кажется, преступно лениться или бояться, прятать голову в песок. Это какое-то нечестное, если так можно сказать, отношение ко времени: его пустая трата. Наверное, это самое обидное, что может случиться с человеком: потратить свое время впустую.
У меня сложные отношения со временем. Так было всегда. Я, скажем, не могу и никогда не могла носить часы – они сразу ломаются. Но дело, конечно, не в часах. Просто я так боюсь потерять время, что постоянно стараюсь его организовать, упорядочить, и тут же наталкиваюсь на сопротивление: как только я начинаю подминать его под себя, под собственные решения, строить, распределять, оно упрямится и делает всё наоборот.
Хорошо помню, как мы первый раз с ним столкнулись. Тогда на мой восьмой день рождения пришелся перевод часов на зимнее время. И вот три часа дня, я жду гостей, а их нет. Ни единого человека. Я ждала, ждала, а потом надела резиновые сапоги, вышла из дома и весь этот оказавшийся “лишним” час ходила под дождем, мокла среди желтых листьев и отчетливо понимала, что я никому на свете не нужна, моя жизнь прожита зря, раз на мой праздник никто не пришел. Я со всей силы пинала ногой в резиновом сапоге листья, как будто это они виноваты.
Став взрослее, я начала вести дневник. И веду его до сих пор. Это вроде не связано напрямую со временем и никак на него не влияет, но я хотела хотя бы попробовать приручить его. Дневник – это моя гауптвахта, мне не нравится его вести, но с его помощью я измеряю время и, вот уж и вправду удивительно, дневник – это самое очевидное доказательство того, что за черной полосой последует белая, а за белой – черная, что так будет всегда, до самого конца жизни, а потом, после конца, начнется другая жизнь. И там будет другое время. Или не будет?
Я уверена, что время нелинейно. Оно бывает быстрое, бывает медленное, бывает неумолимое. Самое быстрое – то, которое связано с взрослением детей. Это время не остановить, сколько бы ни пытался: вот фотография, где моя дочка только родилась, а вот – ей уже девять лет, а вот – она шлет селфи из подросткового лагеря. Так ужасно, что ничего из этого невозможно пережить заново, невозможно замереть, зависнуть на долгую бесконечность в объятиях своего ребенка. Со временем нельзя договориться. И десять минут мультфильма, которые в детстве тебе обещали за что-то (уроки, помытую посуду, уборку в комнате и хорошее поведение), – это совсем не десять минут до репетиции, что есть теперь у меня.
Мне хочется верить, что в старости время будет помедленнее, я на это очень надеюсь. Я, кстати, с детства мечтала быть не мамой, а именно бабушкой, даже в детстве играла не в дочки-матери, а в бабушки-внуки: я водила внука в музыкальную школу, разговаривала с ним, проводила время. Время.
Мне кажется, что именно будучи бабушкой или дедушкой можно полностью насладиться ощущением близости маленького человека. Без остатка. Без переживаний, что тебе нужно торопиться, убегать на работу, что-то кому-то доказывать. Но тут очень важен возраст духа. Вот я себя представляю бабушкой с молодым духом. И я верю, что рано или поздно такой и стану. Для этого мне надо упорядочить свои отношения со временем.
Но как упорядочишь, если его катастрофически мало? И его приходится тратить на незначительные, порой бессмысленные вещи. Например, суды. Сидя в суде, я прямо чувствую, как утекает впустую мое и моих друзей драгоценное время, которое мы могли бы потратить на что-то гораздо более важное и ценное: мы могли бы целовать своих детей, выпивать и болтать друг с другом, читать книги, придумывать спектакли, спасать больных, менять мир к лучшему. На это никакого времени не хватит, конечно, но это будет хотя бы правильным его распределением! Может быть, из старости все это сегодняшнее, сиюминутное будет выглядеть по-другому?
Я совершенно уверена, что там, в старости, нас ждет много чего интересного, много счастливых мгновений.
Главное, чтобы было время на то, чтобы услышать слова “Я тебя люблю” и возможность повторить их в ответ. ЧУЛПАН ХАМАТОВА
ГОРДЕЕВА: Ты не боишься старости?
ХАМАТОВА: Совсем не боюсь.
ГОРДЕЕВА: Ты же актриса. Ты работаешь лицом, телом…
ХАМАТОВА: Именно поэтому я не хочу в один прекрасный день сойти с ума из-за того, что молодость начнет необратимо таять. В конце концов, я же не модель, я – как говоришь ты и как я сама про себя думаю – актриса. И мне не кажется правильным рассчитывать только на внешность. Возможно, поэтому я сейчас нахожусь в некотором замешательстве, в поиске. Мне важно открывать в себе новые качества. Я хочу играть в комедиях, хочу играть старух.
А что касается внешности… У артистов лицо испытывает гораздо бо́льшие мимические нагрузки, чем у обычного человека. Поэтому и морщин будет больше, наверное. И, видимо, они появятся раньше. Я спокойно к этому отношусь. Вокруг так много красивых женщин, красивых актрис. Чего мне соревноваться? У меня есть совсем другая, гораздо более интересная возможность попробовать широкий диапазон – от красавиц и подростков до уродин и старух. Это круто. Не понимаешь?
ГОРДЕЕВА: Я, скорее, не про диапазон возможностей, а про обычную жизнь.
ХАМАТОВА: Так это и есть жизнь. Ты знаешь, ведь то, что со зрительской точки зрения кажется важным в актерской жизни – цветы, аплодисменты, поклоны, – это даже не верхушка айсберга, это верхушка верхушки. Самое интересное – то, что происходит у тебя в голове, у тебя в душе, даже со всем твоим телом во время подготовки к спектаклю: ты читаешь текст, узнаешь своего героя, проваливаешься в тоннель другой жизни, которую тебе предстоит прожить…
ГОРДЕЕВА: Ты замечала,
