ГОРДЕЕВА: Но ты не отказалась, когда Кушнерёв позвал тебя в “Жди меня”?
ХАМАТОВА: Я не могла отказаться, это же Кушнерёв попросил! И там работала Светка Бодрова. Но на “Жди меня” я в результате сломалась. Понимаешь, и “Другая жизнь”, и “Жди меня” – это были мои первые вылазки из театральной и киношной жизни, из мира очень закрытого в мир большой, чужой, неизвестный мне. И я вдруг увидела, что обычные люди тоже могут быть феноменально интересны. И уникальны, и удивительны даже. До этого мир для меня делился четко: творческие люди – нетворческие люди. О чем говорить с нетворческими людьми, если они не родственники, я вообще не понимала. Программа “Жди меня” – и это совершенное волшебство Кушнерёва – мой мир перевернула, раздвинула и обогатила.
ГОРДЕЕВА: Если так, то почему ты оттуда ушла?
ХАМАТОВА: Я ушла после программы о Чечне, которая стала последней каплей, пределом моих эмоциональных возможностей. Сюжет такой: мама отправила четырехлетнего сына в детский летний лагерь: посадила на автобус, помахала рукой… И вскоре получила информацию, что автобус взорван, никто не выжил. А мальчику сказали, что их с мамой дом разбомблен, мамы больше нет. Ребенок при этом – четырехлетний ребенок! – знает только то, что велела запомнить мама: свои имя и фамилию.
В Чечне творится полный кавардак, нет никакой возможности кого-то искать. Но одна великая женщина, которая руководит детским домом для осиротевших в войну детей, – так вот, эта женщина обращается в программу “Жди меня” в надежде, что кто-то из этих детей разыщет хотя бы дальних родственников, которые их, соответственно, заберут в семьи.
А мама, уверенная в гибели сына, работает тем временем в московской семье домработницей. Гладит белье и смотрит программу “Жди меня”. И видит мальчика, ставшего на десять лет старше, он называет свои имя и фамилию и объясняет: “Вот только это мне успела сказать моя мама перед тем, как посадила в автобус”. Эта женщина, конечно, сразу понимает, что это ее сын, созванивается с людьми из “Жди меня”. Этой истории решают посвятить целую программу. И вести ее буду я.
По сценарию я должна выйти и объявить, что сейчас в студии встретятся мама и сын. Мальчик ничего не знает, он приехал, робко надеясь, что увидит кого-то из дальних родственников, кто, быть может, его помнит и сумеет рассказать ему про семью. Он входит в студию, где светят софиты, сидит куча людей, а мне надо сказать ему всего три слова: “Твоя мама здесь”. И я стала задыхаться, меня затрясло. Наверное, минут десять собиралась, собирала себя по кусочкам, чтобы это произнести. Я это сказала. И поняла, что больше никогда так не смогу. Просто даже физически никогда не смогу это пережить. Меня на это не хватает… Не хватит.
Глава 14. Мама много работает
ГОРДЕЕВА: Пройдет несколько лет, и ты снова придешь на телевидение – в “Ледниковый период”. Это уже в интересах фонда?
ХАМАТОВА: Это в интересах фонда. Всё началось с того, что перед запуском второго сезона “Ледникового периода” мне позвонил Илья Авербух, которого я нежно люблю. Спросил, умею ли я кататься на коньках. Я ответила, что умею, но очень плохо.
ГОРДЕЕВА: Но ты ведь занималась фигурным катанием в детстве.
ХАМАТОВА: Я занималась фигурным катанием с пяти до семи лет, ну, может, до восьми. Единственное, чему научилась – не бояться льда. На коньках стояла, но делать ничего не умела. Да и само по себе фигурное катание было для меня пыткой, обязаловкой. В детстве я часто болела, и маме посоветовали выбрать для меня какой-нибудь вид спорта на холодном воздухе. К тому же в те годы почему-то считалось, что заниматься в школе фигурного катания – это круто.
ГОРДЕЕВА: Ну как – почему-то? Потому что СССР занимает весь пьедестал во всех видах фигурного катания на всех мыслимых состязаниях. Слезы Ирины Родниной на Олимпиаде-80 – это история!
ХАМАТОВА: Наверное, так. Ажиотаж был невероятный. А в Казани, на минуточку, существовала Школа олимпийского резерва. С первого раза меня туда не взяли, однако со второго родителям удалось по блату меня запихнуть. Увы, никакого удовольствия ни от одной тренировки я не получила. Ни разу. Хотя послушно и понуро на них ходила. Мучилась, но ходила. До тех пор, пока прекрасным образом не научилась обманывать родителей: они уже не возили меня на каток, я была достаточно взрослая, чтобы ездить самостоятельно: первый или второй класс. Зачем-то я честно доезжала на трамвае до Дворца спорта и гуляла вокруг. Там было где погулять: напротив располагался магазин ЦУМ, я рассматривала витрины, разглядывала людей, представляла себя взрослой. Выждав положенный час, я, если была зима, валяла коньки в сугробе – на них оставались кусочки снега и льда, если было тепло – мочила в луже. Дома показательно протирала коньки, чтобы мама или папа видели, что они мокрые, ставила на батарею лезвиями вверх и ждала следующую тренировку. Это тянулось довольно долго.
Но однажды родители пришли на соревнования, где я получила первое место в списке, что в фигурном катании означает провал: лучшие идут последними в списке, а худшие – первыми. Родители всё сразу поняли. Причем, представляешь, я еще пыталась втереть маме с папой, что первое место в списке – это круто, они просто не понимают. Но всё было безнадежно, это было видно по их лицам.
Поговорили с тренером и выяснили, что я почти год не ходила на тренировки. Больше всего родителям было обидно, что они на это фигурное катание целый год тратили огромные, по меркам нашей семьи, деньги, выбрасывали их, выходит, на ветер. На этом всё кончилось. Больше меня никто заставлять не стал. Было стыдно.
ГОРДЕЕВА: Авербух про это ничего не знает?
ХАМАТОВА: Я не стала его травмировать. Просто вежливо отказалась: скоро я начну сниматься у Лёши Германа в “Бумажном солдате”, в съемочном графике конькам нет места. А пока я в отпуске, готовлюсь к съемкам и не собираюсь приезжать тренироваться. Я сижу в Казани на даче у мамы с маленькими Асей и Ариной, стараюсь проводить с ними как можно больше времени, потому что впереди – долгие съемки. К тому же мне предлагают кататься на коньках в эфире Первого канала! Страшно делать то, в чем ты не слишком силен, на такую огромную аудиторию. Ну и потом – проект длится полгода. У меня такого количества времени нет. Всё это, примерно в такой последовательности, я и пересказываю Авербуху. Он вроде бы соглашается. Мы прощаемся.
Но буквально следом мне звонит Дина Корзун. Она слышала, меня зовут на Первый канал кататься на коньках? Но ведь это такой проект, от которого не отказываются, это может помочь нашему фонду стать известным всей стране, это очень важно! Я Дине отвечаю что-то вроде: “Если это так важно, иди сама и катайся”. А Дина спокойно соглашается: “Да-да. Конечно, я пойду! Я буду кататься в следующем сезоне. А ты, пожалуйста, иди и катайся сейчас”. Я в недоумении вешаю трубку.
Но этим дело не заканчивается. Через час звонит Галя Новичкова и подробно объясняет, как это важно для врачей и того дела, что они задумали. Она очень просит, чтобы я согласилась на предложение Первого канала, ведь тогда мы сможем ставить
