В конце концов, Юра, воспользовавшись юностью Юли Савичевой, выхватывает у нее микрофон. И начинает говорить.
ГОРДЕЕВА: Но ты не видишь того, что происходит в зале: ровно на проигрыше “Надежды” входит Герман Оскарович Греф, занимает свое законное место в восьмом ряду, и все камеры начинают его снимать. Греф как раз успевает увидеть, как Шевчук, несмотря на все твои, Дины и Артура попытки не дать ему выступить, почти кричит в отвоеванный микрофон всё, что диктует ему гражданская совесть, не стесняясь в выражениях: “Путин – вор! И Сечин – тоже вор! В стране миллионы долларов от нефти, а эти, – тут Юра обводит взглядом тебя, Дину, других артистов – унижаются и просят деньги на больных детей!”
Зал застывает в полном оцепенении. Аплодирует только один человек – Юрий Борисович Норштейн.
Хабенский, стремясь как-то спасти ситуацию, говорит: “Ребята, у Юры Шевчука сегодня день рождения!” – что почти правда, потому что день рождения у Шевчука на следующий день. Лещенко, наверное, хотел уйти со сцены сразу, но ему некуда было деваться, ведь фонограмма-то по-прежнему звучала, так что ему пришлось буквально отделиться всем телом от поющего рта, как Чеширскому коту, но мужественно закончить песню, всем своим видом показывая, что на самом деле он сейчас не с нами и не имеет ко всему происходящему никакого отношения: просто вот так сложились его профессиональные обстоятельства.
ХАМАТОВА: А Юра Шевчук схватил Серёжу Сергеева и посадил его на плечи, о чем Сергеев после рассказывал, как о самом ярком своем впечатлении от вечера: “Покатался на дяде Юре”.
Песню каким-то непостижимым образом допели, концерт закончился, и я побежала разгримировываться, а после – искать Грефа, с которым мне непременно в этот вечер надо было поговорить о системной благотворительности. Герман Оскарович же как раз поднялся в поисках меня на сцену и зашел за кулисы. Туда же, за кулисы, явился Юра Шевук. Он шел извиняться. Тут-то они и встретились. Я не застала сам момент встречи: когда я прибежала, Герман Оскарович и Юра держали друг друга за грудки и задавали друг другу вопросы типа “А ты сам-то в армии служил?!” Я, видимо, как-то бултыхалась между ними. А охранники Грефа ничего не могли поделать, потому что непонятно было, кого защищать: этот – звезда, этот – начальник, все хорошие люди. Я пыталась что-то лепетать, но меня не особо слушали.
И, чтобы описание ситуации было полным, – всё это время у меня в руке звонит телефон! Это моя бедная мама, которую я пригласила на концерт и к которой не успела выйти после его окончания. Зал уже опустел, зрители разошлись. Мама мерзнет под дверью Дома музыка и ждет меня – она не любит Москву и не умеет по ней одна ездить. А я не могу ответить, потому что пытаюсь сгладить напряжение между Германом Грефом и Юрой Шевчуком.
Всё кончилось хорошо: Греф не стал держать зла на Шевчука, а Шевчук – на Грефа. Чулпан сумела договориться с Германом Оскаровичем о системной поддержке фонда Сбербанком, которая стала в итоге настоящей дружбой. Мама Чулпан Марина дождалась дочь, и они доехали домой. На следующий день, 16 мая 2009 года, Юрий Юлианович Шевчук отметил свой день рождения. Все остались друзьями.
Ни один концерт фонда “Подари жизнь” до сих пор не проходит без участия Шевчука.
Концерт “Подари жизнь” 2009 года, который транслировался по телеканалу “Россия”, собрал рекордную на тот момент сумму – около двухсот тысяч долларов, а Наташа, мама Димы Рогачёва, того самого мальчика, чьим именем названа наша клиника, сказала: “Какой хороший концерт. Наконец-то вы позвали выступать настоящих артистов”. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
Глава 19. “ Без детей, без дел и без обязательств”
“Ты должна выбрать что-то такое, на что ты будешь смотреть и вспоминать этот день и нас в нем”, – с присвистом (от настойчивости) шепчет мне в ухо Чулпан. Вообще-то вчера ей сделали сложную операцию на связки. Для всех она – в больнице на реабилитации, восстанавливает голос. Но на самом деле – на блошином рынке Нашмаркт в самом центре Вены. Тихим сипом поучает: “Ты должна выбрать что-то такое, на что ты будешь смотреть и вспоминать этот день и нас в нем”. Делает она это настолько серьезно и убедительно, что кажется: от того, какой выбор я совершу в мартовскую субботу 2013 года в 7:30 утра на Нашмаркте, зависит что-то по-настоящему серьезное. Например, будущее.
Мы трое – Чулпан, директор нашего фонда Катя Чистякова и я – беглецы. Мы приехали в Вену, потому что очень устали, потому что у Чулпан официально больничный, потому что у Кати Чистяковой были сложные переговоры с Госдумой и Минздравом по обезболивающим, и она вымоталась, а еще потому, что эта поездка – подарок на мой день рождения, который придумала Чулпан. Поселила нас с Катей в похожей на торт гостинице “Захер” и взяла со всех (и с себя!) слово: целых три дня никто из нас не будет говорить о работе, детях и делах. Мы – беглецы.
Мы склонились над доисторической сырорезкой, которая лежит, как выброшенный на сушу кит, посреди прочего победно поблескивающего из-под вековой пыли хлама австрийской барахолки. Сырорезка похожа на мясорубку, но покрашена в такой нежный кремовый цвет, что даже человеку, который прежде в жизни сталкивался только с мясорубками, совершенно ясно: это – не для мяса. А для кое-чего более тонкого. Сырорезку окружают брошки с выбитой временем сердцевиной, кудрявые пупсы с отколотыми попами, непарные вилки и кольца, напоказ скучающие по теплу человеческой руки.
“Ты точно хочешь сырорезку?” – обреченно шепчет Чулпан. Я киваю. Чулпан медленно поворачивается к торговцу и сипит ему что-то по-немецки таким звуком, будто сама торгует на Нашмаркте долгие тысячи лет. По огрызкам смутно знакомых слов понимаю: она объясняет красноносому бородачу, что у подруги день рождения, и мы специально приехали в Вену и пришли отмечать день рождения сюда, на Нашмаркт, и вот надо же, подруга выбрала
