Его руки ушли, оставили ее наедине с всколыхнувшимися чувствами. А потом пришла боль. Первый укол прямо рядом с позвоночником. Она вздрогнула, скорее от неожиданности, чем от боли. Следующие уколы последовали быстро, прерываемые лишь изредка, когда он проводил краской по иглам, чтобы взять новый цвет.
Боль перемещалась по дуге к лопатке. Она старалась не бороться с ней. Все происходило именно так, как пророчил Темный, боль нарастала, становилась все более невыносимой с каждой новой линией. Судорожно сжавшись, она сопротивлялась, хотя и понимала, что это неправильно. Лавина поглотит ее, если она не поплывет вместе с ней, и несмотря на это, она не могла сдаться. Бороться — это ее природа, она скорее погибнет, чем покорится. По щекам покатились слезы, но она стиснула зубы и решила не всхлипывать. Вздрагивание плеч могло нарушить ход кровавых линий, которые вонзались в ее плоть. Она продолжала сражаться, утомилась, чувствовала гложущий голод и странное желание наброситься на Темного и укусить его.
Но что-то в дыму подтачивало ее волю, зарождало желание сдаться. Негромкая музыка пробуждала желание подчиниться. Она хотела просто слушаться, сродниться с болью, сделать ее частью себя и сладострастно наслаждаться ею. И в этот миг на грани истощения Темный отложил иглы в сторону, а его умелые руки стали ощупывать потаенные места ее тела. И ее противостояние было сломлено. Она отдалась ему и испытала неведомое доселе наслаждение от того, что просто отдается, что стала лишь телом. Никогда прежде не была она настолько свободной.
Чувственный дурман
Неужели Темный дал ей наркотик? Может быть, она околдована? Нандалее отдавалась ему с такой страстью, на которую не считала себя способной. Казалось, все ее чувства обострились от боли. Когда она пробовала фрукт, то он казался ей вкуснее всего, что когда-либо попадало ей в рот. Легкое красное вино опьяняло ее, словно проникало прямо в кровь. Цветистое, с послевкусием лесных ягод солнечной осени; второго такого вина не существовало, никогда она прежде подобного не пила. Светлый хлеб был поджаристым, хрустел на зубах, мясо и соусы были неповторимыми.
Она кутила часами, лежа на животе, в то время как ее новый наставник накалывал изображение ей на спине. Он был так же одержим, как и она. Почти не давал себе отдыха. Только когда они любили друг друга, он откладывал кисточки и иглы в сторону. Иногда он набрасывался на нее, как голодный зверь, брал так, как хотел он, не думая о ней. Затем снова становился идеальным любовником, нежным, предупредительным, думающим только о том, чтобы довести ее до неведомого прежде экстаза. При этом она была совершенно пассивной, позволяла ему все, полностью подчинялась ему. И чувствовала, что, несмотря на всю страсть, он очень четко следил за тем, чтобы не коснуться свежих ран и не нарушить картинку, возникающую у нее на спине. Она охотно отдавалась, наслаждаясь его страстью, пока, наконец, устав, не засыпала в его объятиях.
Каждый раз, когда она просыпалась, боль от игл была уже с ней. Она сопровождала каждую радость, пока Нандалее втайне не начала опасаться, что, возможно, с этого момента перестанет что-либо воспринимать без боли. Она не могла сказать, сколько длился этот дурман. Время утратило значение. Сон, боль, страсть — все преумножилось, казалось бесконечным. Он не давал ей смотреть на всю картинку. Она видела, что по ее левому плечу вился черно-синий драконий хвост.
Он начал накалывать изображение на ее правом бедре, когда лишил ее зрения. Это была внезапная новая боль. Такое ощущение, словно одна из игл вонзилась глубоко в голову, и вдруг она перестала видеть вообще что бы то ни было. Ее захлестнула паника. Она хотела бежать, но он безжалостно прижал ее к ковру, уже пропитавшемуся краской с его кистей. Она чувствовала только шелковые платки, которыми он промокал краску, и свою кровь, которая бежала по ноге. Он то и дело останавливался, чтобы оглядеть картинку критическим взглядом.
— Что… что с моими глазами? — после долгого молчания испуганно спросила она.
— Вы не должны видеть работу, пока она не будет завершена, госпожа Нандалее. Окажите мне полное доверие, отдайтесь мне слепо. Работа почти завершена, госпожа моя.
Она изменилась. Всего несколько дней назад она возмутилась бы. Как он может так поступать! Но сейчас все было иначе. Она принадлежала ему. И он тоже открылся ей за прошедшие дни. Она была почти уверена в том, что он хочет ее не только потому, что сейчас ему нужно удовлетворить страсть. Он уважал ее. Она почувствовала его одиночество и то, как сильно ему хочется разделить с ней все. Но она уйдет. Даже если ему кажется, что он любит ее, они никогда не встретятся на равных.
Нандалее принимала то, что есть, плыла на волнах лихорадки и экстаза. Он лишь временами работал над ее правой ногой, временами заполнял поверхности на спине краской. Она чувствовала его беспокойство. Его тревожило что-то, о чем он не хотел с ней говорить.
В какой-то момент она проснулась, и тихая музыка, сопровождавшая ее на протяжении всех этих дней, смолкла. Темного не было рядом, она почувствовала это так же, как поняла, что снова сможет видеть, если откроет глаза. Она оттягивала этот момент, лежала неподвижно и, вопреки всему, надеялась, что он придет еще раз. Что будет прощание, последний час вместе.
Она ждала долго. Но Темный не вернулся. Наконец она заморгала и огляделась по сторонам. Она лежала среди тонких шелковых платков, которыми он вытирал кровь и краску с ее кожи. Они были повсюду, на ровном камне, который был ее островком вдали от мира, в темной теплой воде, скрывавшей пол пещеры. Тайное убежище Темного выглядело как цветущая яблоневая роща, на которую налетела яростная весенняя буря и безупречную роскошь которой терзал ветер, забрасывая грязью.
Нандалее повернула голову, насколько это было возможно, и попыталась увидеть картинку на спине. Но все, что удавалось отчетливо разглядеть, это был черный драконий коготь на левом плече и кончик хвоста на левом предплечье. Затем взгляд ее упал на правую ногу. Вокруг ее бедра извивался длинный хвост второго змееподобного дракона. Он доставал ей до колена. У Нандалее вырвался крик. Неужели у нее на спине два дракона? Такого, насколько ей было известно, никогда прежде не было?
Эльфийка присела между почти пустыми цветными мисками краски, съела немного холодной куриной грудки, которая
