— Изображение Крылатой займет почетное место, — восхищенно продолжал он.
Талавайн поклонился.
— Вы льстите моему скромному дару, Первый писарь. Я лишь рука, которая держит кисточку; я уверен, что сама богиня вложила красоту в работу, если вам она так понравилась.
— Ты слишком скромен, Шутарна. То, что ты решил поселиться здесь, — выгодно нашему городу, — смотритель канцелярии храма Ишты снизил голос до шепота. — Вот только плохой тебе дали совет, раз ты поселился прямо рядом с домом проклятого. Разве никто не рассказывал тебе о странных обстоятельствах смерти резчика по кости?
— Я услышал об этом уже после того, как купил дом.
Первый писарь хмыкнул, что должно было выражать неодобрение.
— Надеюсь, ты заплатил не слишком высокую цену. Дела на этой улице идут уже не так хорошо, как прежде.
— Боюсь, горшечник оказался дельцом получше, чем я.
— Впрочем, горшечником он был не ахти каким, — нахмурившись, произнес его собеседник. — С вами, художниками, вечно одно и то же. Если вы действительно талантливы, то в деловых вопросах наивны как дети.
— Буду считать это комплиментом, — смиренно произнес Талавайн.
— Это и имелось в виду, — он похлопал по кожаному футляру. — Завтра утром я покажу эту картину коллегии священнослужителей. Мы все еще подбираем подарок для бессмертного Ансура, правителя Валесии.
Талавайн удивленно поднял голову.
— Это очень далеко отсюда.
Первый писарь самоуверенно улыбнулся.
— В весенний праздник Жертвы я отправлюсь туда вместе с самыми главными жрецами. Бессмертный Ансур устраивает праздник по поводу открытия Белого Зелинунта. Праздник, какого еще не видывал наш мир. Там соберутся все бессмертные, будут присутствовать даже боги, праздновать вместе с нами. Двор бессмертного Лабарны уже начал приготовления к путешествию. В середине зимы меня вызовут ко двору, помочь в меру моих скромных сил. Но вернемся к картине. Я велю, чтобы тебе принесли большую шкуру животного. На ней ты нарисуешь Ишту и девантара Валесии с орлиной головой, самыми лучшими своими красками, — он снова похлопал по кожаному свитку. — Я уверен, что это маленькое произведение искусства дает тебе право выполнить такую работу. И кто знает, возможно, бессмертный заинтересуется твоим талантом, ибо Лабарна будет лично осматривать каждый подарок, который мы повезем в Зелинунт.
Талавайн с трудом скрыл волнение. Праздник, на котором будут присутствовать все боги и все семь королей. Такого действительно еще не бывало. Это может означать лишь одно: там будет заключен пакт, и он может быть направлен только против Альвенмарка!
Эльф проводил писаря до двери и долго смотрел ему вслед, пока тот в конце переулка не свернул на бульвар, ведущий к храму Ишты. Нужно как можно скорее попасть в Альвенмарк. Но если он появится в Голубом чертоге, его уже не отпустят. Небесный наверняка не поймет необходимости отправляться на самоубийственную миссию, чтобы спасти возлюбленную бессмертного. Возможно, он даже расценит это как предательство. Даже если небесный змей будет настроен благосклонно по отношению к нему, он больше не отпустит его.
Возможно, это самая важная информация, которую он добыл за все годы шпионажа. И она далась ему так просто…
Час был уже поздний. По небу тянулись темные облака. Зима в Изатами приносила с собой много дождей. Талавайн заметил, что торговка, просвещавшая его насчет судьбы Ровайна, смотрит на него. У Шутарны было мало общего с оборванным пилигримом, который к ней приходил. Сейчас у него была ухоженная черная борода и — по крайней мере, по масштабам торговцев этой улицы — хорошая одежда.
Талавайн вышел на улицу, закрыл тяжелые деревянные ставни на большом окне, тщательно запер входную дверь и направился в заднюю часть своего магазина, где он и жил. Он слыл здесь чудаком, ни с кем не общался, да и не любили его особенно.
Некоторое время он задумчиво смотрел на собственную кровать. Вообще-то сегодня должен быть великий день. А может быть, день его гибели… Но сейчас все изменилось, в течение всего одного часа. Если он ошибся и своими поступками привлек к себе внимание Ишты, ему уже точно не уйти. Возможно, он — единственный эльф, которому известно о встрече правителей. Он знал день и место. Нельзя больше здесь оставаться!
И, тем не менее… Он решительно отодвинул кровать в сторону, а затем большую, сплетенную из тростника миску, скрывавшую дыру в глинобитном полу. Пять недель копал он туннель в соседний дом. На полу точно нет печати Ишты, успокаивал он себя. Можно рискнуть!
Он протиснулся в узкий туннель. Он был восемь шагов длиной и настолько низкий, что приходилось двигаться на четвереньках. Он рассыпал красную глину, которую выкопал из туннеля, по всему своему маленькому дому. В конце туннеля он зажег масляную лампу. Рядом стояла прислоненная к земляной стене оббитая латунью пал ка, которой он дюйм за дюймом раскапывал неподатливую глину. Она была похожа на копье со сломанным древком, была чуть длиннее его предплечья, а на конце был узкий наконечник.
Некоторое время Талавайн сидел в конце туннеля, прислушиваясь к шорохам. Считалось, что после того, как священнослужители опечатали лавку Ровайна, там никто не бывал, но никогда нельзя знать наверняка. Под землей было настолько тихо, что слышно было, как шумит в ушах кровь.
Наконец он взял палку и воткнул ее в глиняный потолок. В туннель посыпались комки глины. От мелкой пыли у Талавайна заслезились глаза.
Он снова и снова тыкал палкой в потолок, пока, наконец, не наткнулся на пустоту, и в туннель не полетели покрытые сажей комья земли.
Талавайн взял в руку комок земли. Значит, торговка сказала правду. Ровайн сгорел. Немного сажи — вот и все, что осталось от его друга.
Он выпустил комок из рук. Энергичными движениями расширил отверстие, пока, наконец, не сумел протиснуться в него. Как и его дом, лавка Ровайна состояла из одной-единственной комнаты. Мрачное место! Все было покрыто маслянистой сажей. Красивый стол, за которым он работал. Инструменты для резьбы, которые, наверное, лежали так же, как их оставил Ровайн. Изогнутый нож, различные напильники, маленькое сверло.
Под столом на полу лежали обломки костей.
Талавайн открыл Незримое око. Тут же стало ясно, что внутри
