Вот только Набору было в общем-то наплевать. Габотт вернулся, все остальное неважно. Маленькая обезьянка с любопытством провела лапкой по полу и оскалила зубы совсем как прежде. Набору даже показалось, что она улыбается ему.
— Иди ко мне. Чего же ты медлишь? — Лоцман наклонился еще ниже. Протянул Габотту раскрытую ладонь, и обезьянка наконец-то запрыгнула к нему и вцепилась в его пальцы своими крохотными лапками.
Набор перенес его через меловой круг, посадил к себе на постель. Габотт тут же забрался под одеяла и прижался к нему. «Как же он замерз, бедный малыш», — подумал Набор, радуясь, что его товарищ наконец-то снова с ним.
Палач
Хорнбори поставил на деревянную колоду толстое полено, поправил, чтобы оно стояло ровно, и занес топор. Он был необычайно тяжел. Закричав, он поднял его и изо всех сил опустил. Попал в полено прямо по центру и разрубил его до самой колоды, впрочем, не вогнав лезвие топора глубоко в дерево.
Услышав хлопанье в ладоши, он обернулся. У входа в расположенную вдали от оживленных мест каверну, которую выделил ему для подготовки Эйкин, стояла Амаласвинта.
Женщина стала приближаться к нему, продолжая хлопать в ладоши. На ней было обольстительное красное платье, подол которого был чуть выше лодыжек. Скандал при дворе и настоящий магнит для мужских взглядов.
— А ты представляешь настоящую опасность для деревянных голов, судя по всему, — с улыбкой произнесла она, останавливаясь совсем рядом. От нее пахло персиком. Хорнбори невольно вспомнилась прошлая ночь и то, как далеко ее поведение было от поведения леди. Такой женщины ему прежде встречать не доводилось. Совершенно бесстыдная, чувственная, заставлявшая мужчин забыть о благоразумии. Карлик прислонил топор к колоде, и тут же пожалел об этом, потому что руки вдруг стало некуда деть. В конце концов он решил, что стоит важно погладить бороду, вытащить из нее пару щепок.
— Чем я могу тебе помочь? — Голос его звучал совсем не так звучно и сильно, как обычно. Эта женщина нервировала его.
— Правда ли то, что я слышала? Она неодобрительно покосилась на топор.
Хорнбори не поверил своим ушам. Как она могла узнать? Эйкин заверял его, что казни состоятся в тайне. Никто не должен был знать, что случилось с героями из Глубокого города.
— Значит, правда, — жестко заявила она. — Ты собираешься отрубить головы своим друзьям, которые спасли твою шкуру. И не стыдно тебе?
— Стыдно ли мне? И об этом спрашиваешь меня именно ты? Еще вчера ты спала со мной, а сегодня подобралась к старому сластолюбцу Эйкину настолько близко, что узнала о том, что вообще-то должно было остаться в тайне.
— Что ж, лично я вижу немалую разницу между собой и мужчиной с топором.
— А я так думаю, что Эйкин не спрашивал тебя, что тебе предпочтительнее — положить голову на плаху и смотреть на топор снизу вверх или же держать этот топор в руках. Честно скажу, я думал недолго. Я не горжусь тем, что придется сделать, но не стану выслушивать нотации от того, кто не в моей шкуре. Как бы очаровательно ты мне ни улыбалась… С каких это пор тебе стали небезразличны Галар и Гламир? Вчера ночью ты говорила мне, что была бы рада, если бы никогда больше не пришлось чувствовать их запах и что ты предпочла бы выкупаться в сточной канаве, чем еще раз сесть с ними в один угорь.
— И я по-прежнему так и считаю, но головы отрубать им за это не собираюсь.
— Думаешь, мне это нравится? Эйкин не оставил мне выбора — по лицу Амаласвинты он видел, что его слова на нее не подействовали. Да ей и легко говорить. Ей-то достаточно улыбнуться старому козлу, и все проблемы решены. Хорнбори вздохнул. С такой улыбкой и тем, что она обещает, это и не удивительно. — А что, у тебя есть план? — Уже более миролюбивым тоном поинтересовался он. Он не хотел выглядеть в ее глазах жалким червем, но даже ради нее он не собирался расставаться с жизнью.
— Я знаю, где их держат. Вытащим их оттуда, а там посмотрим.
— Это и есть твой план? — Хорнбори не поверил своим ушам. — Ты что, уже подкупила стражу? Подготовила путь к бегству? — Когда Амаласвинта покачала головой, он вздохнул. — Значит, ты просто собираешься войти туда… А потом? Думаешь, что я завалю всех стражников?
— Ты же Хорнбори Драконоборец!
Кажется, она ни капли не сомневается, что он может сразиться с целым войском.
— И как мы вытащим их из Железных чертогов? То есть я должен спасти этих троих, но сколько же должно погибнуть ради этого под ударами моего топора? Верные люди Эйкина, которые не виноваты ни в чем, кроме того, что исполняли приказ своего князя. Мне кажется очень низко поступать так по отношению к ним.
— То. есть ты предпочитаешь казнить своих товарищей, потому что не хочешь резать людей Эйкина? Да ты шутишь.
Хорнбори впервые смотрел на Амаласвинту с недоумением. Конечно, это была не истинная причина, но ему нужно было время, чтобы придумать отговорку получше. Он мог бы сказать ей, что он — просто жалкий трус, которому осточертело, что Галар называет его трусом и ничтожеством, но тогда можно было навеки распрощаться с перспективой оказаться в ее постели еще хоть раз. Нужно придумать новую отговорку, да поскорее!
— Ты же понимаешь, что задумали эти трое. Они хотят убить одного из небесных змеев. А, возможно, и не одного.
— Они хотят свергнуть тиранов-драконов! — патетическим тоном провозгласила Амаласвинта.
— А потом? Я знаю, у них получится убить хотя бы одного из крупных драконов, и я рад буду каждому рухнувшему с небес тирану. Но что будет потом? Думаешь, радужные змеи не узнают, кто убил одного из их братьев по гнезду? Они же словно боги! От них ничто не укроется. Дракон, ради которого погиб Глубокий город, даже не был небесным драконом. Что они сделают, если погибнет один из древнейших? Я скажу тебе: они уничтожат целый народ! Не успокоятся, пока не погибнет последний карлик. И они победят. Это же драконы, любимые дети альвов. Нет такой штольни, где мы смогли бы укрыться от их мести.
— Эйкин отнял у них копья, — возразила Амаласвинта. — Они ничего не смогут сделать с драконами. Нужно просто спасти им жизнь.
— Нет, дело не в этом! Если Галар и Гламир выживут, то не успокоятся, пока не убьют следующего
