— Чудесно! Восхитительно! — вырвалось у Майи, проковылявшей на костыле через всю кухню и только в последний миг осознавшей, что служанке-кобольдше не пристало восхищенно обнимать своего хозяина-эльфа.
Бидайн была довольна. Шанадин действительно доказал свой актерский талант. Круппа смотрела на нее с некоторым недоверием, но молчала.
— Значит, она будет нашей мамой? — Светловолосая Лидайн уронила ложку в миску с пшенной кашей и скривилась. — Ты не можешь жениться на ней, отец. Она же воняет похуже дохлой рыбы. Я не хочу, чтобы она спала в твоей постели и чтобы от тебя потом пахло точно так же.
Шанадин смущенно откашлялся, пытаясь подыскать слова, когда Бидайн опередила его.
— Знаешь, малышка, именно от лжи мы становимся уродливыми и иногда даже начинаем неприятно пахнуть. Но теперь мы будем говорить только правду, — она присела на корточки, протянула к ней руки. — Иди ко мне, и ты убедишься, что от моего запаха не осталось и следа.
Лидайн покачала головой.
— Ты не моя мама. Я не хочу тебя!
— А ты, Фарелла? — Бидайн поднялась. Девочка сидела с той стороны кухонного стола, что была повернута к ней. Она была более скромной из сестер, у нее были черные волосы и похожие на пропасти глаза. Она любила носить белое, в то время как Лидайн не уставала выбирать яркие наряды. Бидайн всегда любила Фареллу больше. Она подошла к ней, мягко провела рукой по волосам. — Ну, что, воняет от меня?
Девочка громко втянула носом воздух, словно охотничья собака, взявшая след, а затем покачала головой.
— Ты пахнешь хорошо, — удивленно согласилась она. — Очень хорошо, — прижалась головой к ее груди, принюхалась еще раз. — Просто здорово!
«Наверное, на мне еще остался аромат Золотого», — с удовлетворением осознала Бидайн. Теперь встала и Лидайн, подошла к ней. Несмотря на свой более буйный характер, она подходила к эльфийке осторожно, нарочито громко сопя. Удивленно нахмурилась, а затем обняла Бидайн, зарылась лицом в подмышку, и принялась ворковать, словно довольная голубка.
— Ты действительно пахнешь здорово!
Эльфийка провела рукой по обнаженным рукам детей. Какая у них нежная кожа! Скоро она будет принадлежать ей. Конечно же, она никогда не утопила бы никого из них, не продала бы королю троллей Бромгару. Для этого они слишком ценны! И у них такая чудесная и нежная кожа.
Над облаками
Бушевала такая буря, что звенели стекла в свинцовых рамах. Набор, склонив голову, смотрел на слишком большие и бесформенные сапоги, в которые он засунул ноги, но это не спасало от холода на высоте. Старый лоцман не помнил, чтобы когда-либо так сильно замерзал. Но не только холод проедал его до костей. Там, за стеклом, в небе что-то было. Что-то, что лучше бы и не видеть. Оно пряталось за затянутыми морозными узорами окнами, сквозь которые лишь время от времени виднелись отблески далекой грозы.
Сюда его привело тщеславие. А ведь он никогда не был тщеславным человеком. Поднебесные пираты Таркона Железноязыкого захватили его корабль и привели его в Облачный город, тайное убежище, которое так долго искали бессмертные. Пираты обходились с ним исключительно вежливо. Таркон лично пригласил его на ужин. Пиратский князь оказался совсем не таким, каким он его себе представлял: культурным, обходительным, смешливым и любящим музыку человеком. Теперь-то Набор понимал, что Таркон его просто-напросто обхаживал, как красивую женщину, которую хочешь соблазнить ради страстной ночи. Позже, когда они выпили достаточно вина, пират изложил свою просьбу. Набор должен был заменить другого лоцмана, Веччио, неприятного валесийца, у которого было совсем немного друзей в гильдии.
Украсть у лоцмана его команду — это было почти худшим из всех мыслимых для небесного морехода преступлений. Набор колебался и попросил время на размышления, и Таркон великодушно не торопил, впрочем, не забыв ярчайшими красками расписать чудеса предстоящего путешествия. Старый лоцман должен был отправиться далеко на север. В те области, для которых не существует карт и куда никогда не заходили экспедиции. Таркон даже заявил, что сама Нангог, Великая богиня, желает, чтобы это путешествие состоялось, и что она о них позаботится. Сам Барнаба, ее доверенный проповедник, поведет экспедицию.
На следующее утро Набор собственными глазами увидел, как словно комнатные собачки подчиняются этому Барнабе те порождения ужаса, которые появились повсюду в мире после великого землетрясения. Одно из чудищ, наполовину женщина, наполовину коршун, постоянно крутилась вокруг проповедника и недоверчиво глядела на всякого, кто к нему приближался.
Барнаба был тоже преисполнен энтузиазма. Они откроют одну из величайших тайн богини.
Но решил все Ветер, дующий от наливающегося дождем горизонта в рассветных весенних лучах над Зеленым морем. Собиратель облаков, на котором они должны были отправиться в путь, был одним из старейших и огромнейших существ, бороздивших небеса нового мира. Набору уже доводилось слышать о нем. Его считали мудрым. И Ветер с наливающегося дождем горизонта тоже слышал о нем. Проклятое тщеславие! Собиратель облаков дружелюбно приветствовал его, когда он поднялся на борт корабля, чтобы поздороваться с ним. Набор был так обескуражен, когда оказалось, что Ветер с наливающегося дождем горизонта его знает. Лоцман никогда не считал себя особенно важной персоной, хотя было время, когда он водил по небесам Нангога корабль-дворец бессмертного Аарона. Собиратель облаков даже дал ему имя. Сердце, полное песен — это была краткая форма, потому что огромные небесные великаны любили давать имена, которые были удивительно точны, но настолько длинны, что человек был не в состоянии их запомнить. Когда Ветер с наливающегося дождем горизонта попросил его подняться на борт в качестве лоцмана, Набор сдался и согласился на вечную вражду с валенсийцем Веччио. Лоцман оставил судно и ушел с Тарконом, не сказав ему ни единого худого слова. Но в тот миг, когда ему казалось, что его никто не видит, он посмотрел на Набора так, что лоцман понял: тот готов убить его. Для Веччио речь шла не о приключении, не о составлении новых карт. Он мечтал о славе, которую принесло бы ему это путешествие.
От нового порыва ветра зазвенели стекла в кабине лоцмана под корпусом корабля. Габотт, его маленькая обезьянка, пронзительно заверещал и забрался ему на плечо по руке. Дрожа всем телом, он спрятал голову под мышку Набора. Габотт тоже знал, что нельзя смотреть. Он негромко похныкивал. Он чувствовал их… Тех, кто носился по небу там, за окном, где в принципе не должно было быть ничего, кроме ветра и облаков.
Набор должен был догадаться, что это путешествие не благословенно, когда женщина-коршун улетела от них два дня тому назад. Она слушалась своих инстинктов, не была ослеплена
