Когда я дотащилась до центра, за спиной у меня поднялся ветер, завихряясь по глубоким впадинам между высокими подъемами. Попахивало дождем.
Ступив в Центральный Денвер, больше всего я была поражена тишиной. Никакого уличного движения. Никаких открытых магазинов. Расслышала, как на Гленарм-плэйс рыдала женщина в открытом окне третьего этажа. Плач разносился по кварталам. Иголки валялись по всем улицам, вспыхивая серебристым и розовым под лучами послеполуденного солнца.
Гроза посекла высокую вертикальную вывеску перед «Парамаунтом», так что читалось всего РАУТ. Остальные буквы оторвались и упали на улицу.
Мимо брела девушка в плохо сидящем на ней свадебном платье и самодельной тиаре из золотой проволоки и кристаллических иголок. Руки у нее по локоть были затянуты в шелковые перчатки, в руках она несла тяжелый на вид мешок из грубой льняной ткани. Вблизи можно было разглядеть, что наряд ее висит клочьями, а щеки измазаны потекшим макияжем. Какое-то время она шла рядом со мной. Поведала мне, что она королева апокалипсиса и что, если я ее поцелую и присягну ей на верность, она заплатит мне 10 000 долларов. В доказательство того, что деньги у нее есть, она раскрыла мешок. Тот был полон перетянутых пачек купюр.
Я сказала ей, что от поцелуя я вынуждена отказаться: сообщила ей, что влюблена и по сторонам не заигрываю. Посоветовала ей пустить часть денег на то, чтобы убраться с улицы и укрыться в номере гостиницы. Дождь собирался. Она ответила, что не боится плохой погоды. Сказала, что смогла бы пройти прямо между дождевыми каплями. Я не смогла бы, призналась я, и на следующем углу мы пошли каждая своей дорогой.
Весь город не был пустошью после Упокоения, и я не хочу навязывать вам представления, будто он был ею. Национальная гвардия расчистила Ист Колфакс почти на милю и установила пункты первой помощи перед магазинами. Гвардейцы учредили пышную штаб-квартиру и информцентр в Филморе. Разбитые палатки обещали «ВОДУ В БУТЫЛКАХ, ПЕРВУЮ ПОМОЩЬ И СВЕДЕНИЯ ОБ УБЕЖИЩАХ». Назойливо ревели генераторы, и в нескольких домах был виден свет. Чугунная ограда снаружи была залеплена ксерокопиями фотографий с подписями: «ПРОПАЛ(А) СО ВРЕМЕНИ ГРОЗЫ. ПОЖАЛУЙСТА, СВЯЖИТЕСЬ».
Однако те гвардейцы, которых я видела, выглядели взволнованными и напуганными, буквально лаяли на людей, убеждая их найти укрытие. Взад-вперед по авеню проезжался легкий военный грузовик «Хамви» с громкоговорителями на крыше, передавая сведения из Национальной службы погоды. Какая-то женщина говорила, что область понижения формируется над районом Боулдер – Денвер Метро и дождь ожидается через несколько часов. Она не уточняла, что это будет за дождь, да ей того и не нужно было.
Я направилась на север к 23-й улице Востока и вошла в Городской парк, последний отрезок на моем долгом пути. Это было самое тихое место, в каком я только была, и самое печальное. Приближаясь к зоопарку, я умерила шаг.
На дороге стояла автофура, а на прицепной платформе лежала взрослая самка жирафа, ноги которой свисали с одного края, а длинная шея была изогнута так, что голова животины упиралась ей в грудь. Парень в защитной каске управлял маленьким краном, под тяжелыми шинами которого трещали кристаллические осколки. Малый поставил кран рядом с фурой. Завыла гидравлика, и крановщик опустил сетку с детенышем жирафа. Малыша он элегантно поместил между ног его мамаши. Оба животных были запятнаны кровью и грязью, вид их разрывал мне сердце, как ничто из увиденного за целый день.
В воздухе стояла вонь, а слева от меня, на широком зеленом лугу, аккуратно разложенные парами, лежали мертвые львы, мертвые моржи и мертвые газели. Это напоминало какую-то жуткую процессию, направляющуюся к безжалостной пародии на Ноев ковчег, корабль для всего, что ушло и никогда не вернется, всего, чему не будет спасения. Кучей почти в два человеческих роста были навалены пингвины. От них несло, как от рыбы, пролежавшей неделю на воздухе.
Последнюю жуткую четверть мили я проплелась под все ниже нависавшим небом, в каком-то непонятном жемчужном сумраке. Мой заштопанный череп гудел, от постоянной ломоты в нем меня тошнило. Чем ближе подходила я к дому д-ра Рустеда, тем меньше мне хотелось в него попасть. Невозможно было (после всего мною увиденного) представить себе, что я найду там что-то хорошее. Уже казалась детской надежда хоть на какое-то мелкое милосердие.
Доктор Рустед со своим семейством жили в симпатичном кирпичном доме в стиле Тюдоров, стены которого были увиты плющом, из которого проглядывали арочные окна. Он очень походил на место, где К. С. Льюис и Дж. Р. Р. Толкин могли бы встречаться за стаканчиком виски и обсуждать свою любимую древнегерманскую поэзию. С одного бока к дому даже скоромная башня лепилась. Йоланда спала в круглой комнате наверху, и всякий раз, приезжая, я кричала снизу: «Эй, Рапунцель[110], как делишки?»
Замедлив, я зашла в палисадник. По обе стороны дома росли трепещущие листвой осины. Не могла бы объяснить, отчего темень и тишь этого дома так меня тревожили. По всей улице большинство домов были темны и тихи.
На той стороне улицы маленький, опрятный плотный мужчина выметал иголки со своей бетонной подъездной дорожки. Впрочем, он оставил свое занятие, чтобы поглазеть на меня. Я иногда его видела: лет пятидесяти с хвостиком, щеголял в очках с квадратной оправой, с немодной стрижкой, от него веяло холодком неодобрения. Упакован он был в блестящий тренировочный костюм ядовито-зеленого цвета, навевавший мысли о радиоактивности, Веселом Зеленом Великане и Гамби[111].
Я дважды постучалась в дверь и, не получив ответа, повернула ручку и просунула голову в дверь.
– Доктор Рустед? Что стряслось, док? Это я, Ханисакл Спек! – Собралась было еще раз окликнуть, но внизу лестницы увидела тень, которая мне не понравилась, и вошла.
Д-р Рустед лежал лицом вниз на полпути к кухне. На нем был серый жилет, белая оксфордская сорочка и широкие черные брюки с отутюженными складками. Черные носки – туфель нет. Лежал, вжавшись одной щекой в темный деревянный пол. Лицо его казалось голым и изумленным без обычных изящных очков в золотой оправе. Руки его были обмотаны бинтами, оксфордская сорочка порвана и запачкана кровью, только умер он не от этих ранений. Получалось так, что убило его падение с лестницы головой вперед. На шее явно прощупывалась опухоль. Я решила, что шея, видимо, сломана.
Я протопала пешком долгий путь, неся известие, какое мне не хотелось доставлять, а теперь оказалось,
