– Я хочу, чтоб ты ушла домой, малышка. Ты расстроена. Тебе нужно время побыть одной, прочувствовать, что тебе надо прочувствовать. Веришь ты или нет, но я тоже скорблю. Ты не единственная, кто понесла утрату.
– Ты-то что утратил? Ты ничего не потерял. У тебя все, что и всегда было.
– У меня нет тебя. Я об этом скорблю. – Он глянул на нее сквозь опущенные ресницы. – Держись. Будь благоразумна. Не пытайся и не связывайся со мной и, ради бога, не обращайся к моей жене. Давай не будем тупить. Я хочу лишь самого лучшего для нас обоих.
– Ты скорбишь? Ты, блин, скорбишь?
– Верь мне не верь, но это так. Меня тошнит от того, что мы не можем закончить все… на более позитивной ноте.
Ее передернуло. Ее бросало то в лихорадочный жар, то в холод. Она в самом деле думала, что ее стошнит.
– Я не скорблю по тебе, – сказала Бекки. – И никто никогда не станет.
Он вопросительно взглянул на нее, наморщив лоб, но она не сказала больше ничего. Сама того не замечая, она отступала назад, пока не задела бедром край открытой двери. Толчок наполовину отвернул ее от Роджа, она подалась, резко развернулась и вышла из магазина. Она не бежала. Вышагивала очень церемонно, едва сгибая ноги, – никакой спешки.
Отсутствовала она всего с полчаса.
10 час. 03 мин.
Бекки не плакала.
Долго сидела, вцепившись в руль, сжав его пальцами до того крепко, что косточки побелели, хотя она никуда и не собиралась ехать. Просто сидела в машине на стоянке, глядя на квадрат черных плексигласовых входных дверей торгцентра. Временами казалось, что ярость подминала все ее тело, будто она была астронавтом, испытывающим притяжение какого-то бо́льшего, более плотного и ужасного мира. Ее сжимало, она чувствовала, как из нее выдавливается воздух.
Уходя с работы, Родж обычно выходил в этой части торгцентра. Завидь она его сейчас, выйди он через эти черные стеклянные двери, щурясь на солнечном свете, она б завела машину, дала по газам и направила б свой малыш «Фольксваген» прямо в него. Мысль врезаться в него на машине: тупой удар, вскрик, хруст шин, переезжающих тело, – полнила ее восторгом, помогала легче переносить жестокое инопланетное тяготение.
Он держал ее в любовницах, а сам месяцами соображал, как от нее отделаться. Пользовал ее как хотел: в лицо кончал, в волосы, – а она вела себя так, будто ей это нравилось, ресницами хлопала да мурлыкала, и вот теперь ее уязвляло, что он считал ее жалкой девчонкой, а себя – правым. От этого вопить хотелось так, что глотку резало. Тяготение удвоилось. Утроилось. Бекки чувствовала: оно плющило ее органы.
Ее с ума сводила легкость, с какой он затоптал ее, раздавил у себя под каблуком. Ухандокал с таким чистоплюйским умением. Сейчас, небось, по телефону с женой говорит, плетет ей, как выговаривал ей, как тяжко было уволить ее, когда она умоляла, рыдала и оправдывалась. А жена небось его утешала, словно бы это ему довелось утром пережить что-то ужасное. Это было неправильно.
– Это. Не. Правильно, – цедила она сквозь зубы, бессознательно давя на педаль газа, будто делая ударение на каждом слове. Машина не была заведена, но она все равно давила на педаль. – Это. Не. Правильно.
Нужно было чем-то себя успокоить, и Бекки рывком открыла бардачок, откопала в нем флакончик с кокаином, режущим, как бритва, его Родж для себя прикупил во время поездки по приобретению изумрудов в Колумбии. Кокс пулей впился в мозг.
Бекки заметила свои черные кружевные трусики, скомканные в открытом бардачке. Вид их вызывал какое-то смутное ощущение униженности, она схватила их, чтобы снова надеть. Трусики зацепились за рукоятку ее рождественского револьвера, и она потянула его вслед за ними. «Смит-вессон» был упрятан в набедренную кобуру с ремешками и пряжками, так она хранила его, хотя ни разу никуда не надевала.
Увидеть его было все равно, что полной грудью вдохнуть. Бекки взяла оружие в руки, держала его и сидела очень спокойная.
Ребенком накануне Рождества Бекки иногда доставала любимый стеклянный шар с сыплющимся снегом, внутри которого виднелся прудик и катавшиеся среди блеска люди в одеждах XIX века, с треском поворачивала ключик сбоку и слушала музыку (ласковая рождественская песня) и рассказывала сама себе всякие истории о людях внутри стекла.
Вдруг она поняла, что сейчас делает то же самое, только с револьвером, а не со стеклянным шаром. Она смотрела вниз на гравированный серебристый ствол, и ей виделось, как входит она с ним в «Бриллианты посвящения». В ее воображении Родж был все еще в конторе, говорил по телефону с женой, не замечая, как она заходит в магазин. Она подплыла к параллельному телефону в уголке оформления покупок и сняла трубку.
«Миссис Льюис? – произнесла Бекки вежливым, общительным тоном. – Привет. Это Бекки. Просто хотела сказать вам: что бы Роджер ни наговорил вам про меня, все это неправда, он просто не хочет, чтоб вы знали, что я его любовница. Он говорил, мол, если я когда попробую рассказать вам правду о нас, он устроит так, будто я украла что-то из магазина, и меня арестуют. Только я знаю, что в тюрьме и дня не проживу, даже ночи одной, и мне тошно от одной мысли, что я впала с ним в грех супружеской неверности. Мне вины своей перед вами не загладить, но я могу просить вас о прощении. И я так виню себя, миссис Льюис. Вам ни за что не понять, как сильно виню». И после этого она стреляется, прямо в его магазине, прямо у телефона. Так ему и надо. Пусть остается один на один с трупом и кровью по всему ворсистому белому ковру.
Или, может, она войдет так гордо к нему в контору, приставит револьвер к виску и спустит курок у него на глазах. Хотелось услышать, как он закричит, прежде чем она сделает это. Она уже с полчаса сидела в машине, мысленно выкрикивая слово «нет». Теперь его очередь. Появилось чувство, будто за услышанный всего один его вскрик: «НЕТ!» – едва ли стоило вышибать себе мозги. Ей нужно было увидеть ужас у него на лице, нужно, чтоб он знал: не все в его власти.
Но, с другой стороны, если хотелось увидеть ужас на его лице, так, может, лучше уж на него револьвер наставить. В член ему нацелить. Поглядеть, станет ли он умолять, как она умоляла. Или заставить его эсэмэску с правдой жене послать. Заставить съесть бриллиантов на десять тысяч долларов. Заставить послать по электронной почте сообщение всем в «Бриллиантах посвящения» с извинениями перед
