Не заметив как, она вновь влезла в нижнее белье. Так она чувствовала себя чуть менее грязной. Солнце уже здорово поднялось над деревьями, в машине становилось все душнее, и вдруг ей понадобилось выйти на свежий воздух. Оружие она прихватила с собой.
От подернутой дымкой яркости позднего утра у нее голова заболела. Она вновь залезла в машину за дешевенькими розовыми очками от солнца. Стало лучше. Заодно и налитые кровью глаза прикроют. Уверенности, что дальше делать, у нее не было, но она понимала: делая это, выглядеть нужно хорошо. Еще раз залезла в машину за цветастой банданой, которой подвязывалась, убирая волосы от лица, на стрельбище. Наконец, задрала юбку и прицепила кобуру на бедро.
Было еще рано, и внутри торгцентра оживления не было. Разрозненные посетители бродили меж магазинов. Каблуки ее выстукивали по мрамору, как выстрелы. С каждым шагом крепло ощущение, что позади остаются все раздумья, все тревоги.
Второй раз за утро Бекки поднималась по лестнице в центральном зале. На полпути кобура стала соскальзывать с бедра. Она вряд ли замечала это, пока кобура резко не скользнула до колена. Бекки неловко подтянула ее на ходу, не сбавляя шага. Она не смотрела, куда шла, и плечом врезалась в парня, спускавшегося по лестнице мимо нее. То был тот самый высокий и худой, как жердь, чернокожий юнец, работавший в обувном «БИГ» и несший в руках пару стаканов с охлажденным кофе. Она на него не взглянула и не оглядывалась, пытаясь приладить кобуру на место. Чуяла, будто малый остановился и пялился на нее.
Не было у нее никакого волнения. Типа так же остекленела и такая же неживая, как и одна из катающихся на коньках в ее старом стеклянном шаре. Вот и удивилась, когда – уже на самом верху лестницы – колено подвернулось и она споткнулась. Она даже не замечала, что ноги у нее трясутся. Какой-то пижонского вида жирдяй с вьющимися волосами, явившись из ниоткуда, схватил ее за локоть и помог сохранить равновесие. В свободной руке жирдяй держал свой завтрак, обернутую бумагой лепешку, напичканную всяким разным. Из нее вылетел омлет и разлетелся по полу.
– Вы в порядке? – спросил он ее. Прыщавый луноликий малый в слишком тесной полосатой тенниске, липшей к его мужским грудям. От него пахло горячим мексиканским соусом и невинностью.
– Отлепись, – поморщилась Бекки и вырвала руку из пухлой ладони жирдяя. От его касания ужас пробирал.
Малый отпрянул, и она нетвердо зацокала дальше, но кобура эта гребаная опять сползла на колено. Она слабо закрепила пряжками ремешки. Бекки выругалась, рванула пряжки, сорвала кобуру и прижала всю эту похабень к животу. Если б кто увидел, то, может, решил бы, что это сумочка.
«Бриллианты посвящения» внутри являли собой лабиринт стеклянных витрин, пуленепробиваемых гробов для искусно выложенных браслетов и серег, крестов и медальонов. Родж стоял в дальнем углу за прилавком. Он завершал расчеты с миловидной темнокожей женщиной в голубином плаще или платье и таким шарфом на голове, какой носят арабки. Хиджаб – вот как он называется. Бекки втихомолку гордилась тем, что знает это. Не такая уж она невежда, как Родж считает.
Родж принимал у дамы-мусульманки заказ с показным спокойствием, говорил ласковым, одобрительным тоном, который всегда пускал в ход, если предстояло вот-вот на ком-то деньги заработать. Он оставил проход в контору открытым, и Бекки устремилась в него, держа руки пониже, чтобы за витринами ему не было видно оружия. Поймав его взгляд, она кивком головы указала: давай за мной.
Он стиснул зубы. Мусульманка, заметив, как изменилось выражение его лица, полуобернулась. Бекки увидела, что на груди у нее, в рюкзачке-кенгуру с прорезями, висел младенец. Уткнулся личиком маме в грудь и спал под полосатой голубой шапочкой. У мамы над темными глазами мохнатились громадные ресницы: она и в самом деле была очень миловидна. Бекки подумала, а примеряла ли мусульманка что-нибудь, и не сказал ли ей Родж, что она непорочная.
Она миновала их обоих и прошла в контору, прикрыв за собой дверку-панель. Ее трясло от возбуждения. И мысли не было, что вокруг есть какие-то другие люди. Окно, выходившее на зады торгцентра, было все еще распахнуто, и Бекки прошла за стол, рассчитывая, что очередной глубокий глоток наружного воздуха сможет успокоить ее.
Потом Бекки увидела изображение на экране айфона Роджа и застыла. Сняла солнечные очки, положила их, мигая, и всмотрелась в экран.
– Минуточку, мэм, – донесся ровный, ласковый голос Роджа. Только Бекки вполне знала его, чтобы распознать едва скрываемое подспудное нетерпение. – Я сейчас же вернусь.
– Все в порядке?
– Да, в полном, в полном. Всего одну минуточку, и мы вас с благодарностью отпустим. Спасибо. Большое вам спасибо.
Бекки слышала его бормотанье, но едва ли вникала в него. То был попросту шумовой фон, как шорох воздуха в системе очистки и охлаждения воздуха.
На экране настольного компьютера была открыта программа обмена сообщениями. Родж обменивался посланиями с кем-то по имени Бо. Самой последней картинкой было фото Бекки, стоявшей на коленях в блестящих серебристых трусиках, с раскрытым ртом, тянущейся к чьему-то члену. А снизу последнее из посланий Роджа: «По крайней мере, у меня навсегда останется это, чтобы помнить о ней. Плюс, она ОБОЖАЛА это до усрачки. Даже просить не приходилось. Второе свидание».
И ответ Бо: «Черт, да ты пижон, аж противно, отчего это со мной ничего хорошего никогда не случается?»
Родж скользнул в контору, увидел, как она всматривается в компьютер, и приуныл.
– О’кей, – выдохнул он. – Признаю: это было опрометчиво. Мне ни с кем не следовало делиться этим фото. Я был в расстройстве и пробовал подбодрить себя, опускаясь до бессердечия и неприличия. Ну так застрели меня за то, что чувствовать способен.
Бекки разразилась лающим смехом.
10 час. 37 мин.
Услышав первый выстрел, Келлауэй расплескал свой кофе. На второй он никак не среагировал, просто стоял посреди дворика закусочных, склонив голову набок, и слушал. День независимости только-только прошел, и думалось, что, может, детишки выеживаются со всякими петардами. Он лишь стряхнул с руки обжигающее пойло, но остался недвижим, вслушиваясь в звуки. Когда же оружие выстрелило в третий раз, он швырнул стаканчик в бак для мусора. Промахнулся: бумажный стаканчик ударился о стенку и опрокинулся – только его уже на месте не было, чтобы полюбоваться на расплескавшийся повсюду кофе. Он уже бежал, приседая на полусогнутых, на звук пистолетной пальбы.
Пробежал мимо магазинов и ларьков, увидел женщин с детишками, сидевших на корточках
