– Надо отдать веник и сказать: «Сначала настрой!», – сам себе ответил Бекля. – А если тебе нарисуют на стене футбольные ворота, дадут мяч и скажут: «Забей гол!». И чё, какая у тебя популяция?
Сифилёк и Рулет шли справа и слева от Бекли с Валеркой, внимательно слушали и молчали, как охотничьи собаки рядом с охотниками.
– Надо сказать: «Спасуй мне!», – не унимался Бекля. – А если в камере на тебя залезут верхом и скажут: «Ты автобус, вези до остановки»? Ты такой довёз до стены, а тебе говорят: «Это не моя, поехали дальше!». А ты чё?
– Не стану я никого таскать! – разозлился Валерка.
– Надо сказать им, что остановка конечная, – терпеливо довёл поучение Бекля. – Фиг ли ты гипотенузу корчишь? Я тебе добра желаю!
Валерку странно торкнули эти слова. Конечно, Бекля не врёт. Просто он понимает добро по-своему. Впрочем, многие другие люди тоже понимают добро не так, как он, Валерка. В этом и заключается сложность жизни. Наверное, нельзя рассчитывать, что люди поверят тебе, но можно надеяться, что помогут. Да, люди бывают глупыми, жадными и трусливыми. Но это люди. Они не пьют друг у друга кровь. И потому мир остаётся прекрасным. Однако где-то в тайных его глубинах по каким-то тайным трещинкам ползёт холодная смерть. Она искусно прячется и проникает повсюду; она пожирает всё, что попадается ей на пути. Никто её не замечает. А он, Валерка, заметил.
Сосновый бор сменился зарослями ольхи и орешника, заполнявшими лощину Рейки. В густых кустах на берегу сверкающей речонки стояла маленькая церковка. Точнее, даже не церковка, а краснокирпичная коробка без крыши, с бесформенными дырами окон и выщербленными углами. Стены её словно измолотили кувалдами. Валерка сразу вспомнил рассказ Серпа Иваныча о жестоком бое на Шихобаловских дачах: может, эти выбоины и вмятины оставлены обстрелами времён Гражданской войны? Церквушка выглядела угрюмо и нелюдимо, как взятый приступом вражеский дот.
– Плохое место, – понизив голос, предупредил Валерка. – Туда люди зайдут и пропадут. Там вообще какое-то колдовство.
Бекля подумал. Разъятый вход в церковь пугал, как разверстая пасть.
– Рулет, слазий внутрь, проверь, – приказал он.
– Васька, слазий, проверь, – тотчас переадресовал приказ Рулет.
– Не, я не пойду, – испуганно отпёрся Сифилёк.
– Ты чё, Сифозина, заканил? – возмутился Рулет. – А в пачу не хо-хо?
– Там кресты! – с суеверным ужасом пояснил Сифилёк.
– Какие, нафиг, ещё кресты?
– Там кресты! Где кресты, я не пойду!
– Щас обоим втащу! – пригрозил Бекля.
Он хотел ухватить Рулета за шкирку, чтобы зашвырнуть в развалины, но Рулет увернулся и отскочил. Сифилёк тоже проворно отскочил.
– Ладно, я сам! – решился Валерка.
Он осторожно ступил на полуразрушенный порог и заглянул в храм.
Ничего там ужасного не было. Те же изрытые стены, местами покрытые копотью костров; зелёные ветки орешника, торчащие из пустых окон; груды кирпича, поросшие травой; трухлявые доски, бутылки и ржавые консервные банки; синий прямоугольник неба вместо потолка. Злая сила, похищающая людей, таилась не в заброшенной церкви; сюда она врывалась извне.
– Есть следы от Беглых Зэков? – спросил сзади Бекля.
Он всё-таки осмелился войти.
– Есть, – сказал Валерка. – Вон они, следы.
На стене чернела надпись сажей: «Лысый и Гарилла сдезь были».
Глава 9
Решение во тьме
Жанка Шалаева, мерзавка, отлично понимала, какое впечатление они с Лёликом производят на зрителей, когда танцуют «Чунга-Чангу»: стройные тела, гимнастические купальники в обтяжку, короткие юбочки-разлетайки, задранные проволочные хвосты и облегающие шапочки с ушами Чебурашки. Жанка и Лёлик изображали обезьянок на тропическом острове. Они сияли дерзкими улыбками, изгибались и приседали, по-лягушачьи растопыривая руки и колени, – в общем, кривлялись, как маленькие девочки. Игорь на себе ощутил обольстительность этого якобы детски невинного, но совершенно непристойного танца. Вероника стояла в стороне, скрестив руки на груди, и словно бы всем своим видом говорила: «Вы ханжи! Вы ничего не смыслите в чувственности! Так получайте же пощёчину вашей морали!»
Конечно, на концерте музыкального кружка и прочей художественной самодеятельности ещё пели хором, читали стихи, показывали пантомимы и драматические сценки, но «Чунга-Чанга» поразила зрителей прямо в сердце. Немногочисленные папы краснели, а многочисленные мамы тихо роптали. Но возмущаться никто не решился, и танцовщиц проводили аплодисментами, хотя и нервными. А что такого дурного они совершили? Ничего. Бесстыжей была юность, первое цветение, а игра в карапузиков лишь убеждала, что детство уже позади, и девочки вполне созрели для ошибок молодости.
После концерта Вероника подошла к Алевтине Петровне Плоткиной.
– Как вам наше выступление? – лицемерно спросила она.
Алевтина Петровна взвешивала все «за» и «против».
– Оригинально, – туманно отозвалась она.
Вероника мстительно торжествовала.
Игорь еле протолкался к ней сквозь толпу детей и родителей.
– Пойдём, погуляем, искупаемся, а? День-то свободный.
– Это у тебя свободный, а на меня повесили безродительных девочек. Сейчас я с ними буду печь пирог с малиной, и потом у нас чаепитие в гостях у Серпа. Демонстрируем тимуровскую заботу о поколении героев.
Вероника заметила, что Игорь огорчился, и легко коснулась его локтя – это была редкая для неё ласка.
– Я не виновата, – мягко сказала она. – Успеем ещё, правда?
Игорь отправился бродить по лагерю в одиночестве.
От скуки он затесался в ряды болельщиков на стадионе, где проходил матч между футбольными командами третьего и четвёртого отрядов. Здесь собрались в основном отцы: они ободряюще шумели, изредка свистели и вообще делали вид, что на поле бьются титаны вроде «Спартака» или ЦСКА. Пацаны, раззадорившись, играли в полную силу; они носились туда-сюда, сшибались в кучи и самозабвенно падали в прах. Команда Лёвы уверенно лидировала. Игорь удивился: Лёва действительно выдрессировал своих игроков, и они уже не терялись, а умело обводили соперников, пасовали друг другу и действовали сообща. Сам Лёва не лез к мячу и не рвался в нападение, а взволнованно бегал вокруг разных критических коллизий и выкрикивал приказы. Он напоминал комиссара, который гонит бойцов в атаку, успевая поточнее направить самых рьяных и пригрозить расстрелом тем, кто отстаёт.
Физрук Руслан Максимыч дал длинный свисток, завершая матч, вышел на поле и объявил победителей. Команда Лёвы так ухайдакалась, что на ликование уже не осталось сил. Лёва только похлопал по плечу Титяпкина, который порвал штаны на колене. А проигравшая команда остервенилась.
– Да они сволочи! – возмущались аутсайдеры. – Они втроём на одного!
– У меня брат в первом отряде! – грозился какой-то рыжий пацан. – Он с друганами вас всех вечером подкараулит!
Саша Плоткин повёл своих игроков умываться. Проигравшие уходили угрюмо и оскорблённо, и кто-то из них злобно пнул под зад своему капитану.
Лёва принимал заслуженные поздравления от папаш и солидно пожимал руки, а Игорь разглядывал Лёвиных подопечных, раскрасневшихся, потных и грязных: Гельбича, Гурьянова, Титяпкина, Горохова… Да, мальчишки подтянулись и организовались, потому и победили. Но ведь совсем недавно эти же самые пацаны готовили заговор и мечтали изгнать Лёву из лагеря. Как они так быстро перековали мечи на
