Мало того что его бросили, он до сих пор так и не понял, что он сделал плохого.
– Не могу принять, что некоторые вещи необратимы, – сказал доктор. – Никогда не пойму, это сильнее меня. Я все надеюсь, что есть хоть маленький закоулок, где будет возможность что-то исправить или изменить.
Пленный сделал последнюю затяжку:
– Даже когда нам кажется, что истории закончены, они тайком продолжаются. Может, мы и сами того не знаем. Они текут, как подземные реки. А потом вдруг выходят на поверхность нашей жизни.
– Так, значит, история Гузмана закончилась не так?
– Осталось досказать самую малость.
Якоб Руман посмотрел на часы:
– Да, но нам надо поспешить.
45
Не так это легко. За три года Дави ни словом не обмолвился о письме, которое прислал Гузман после того, как исчез. А Исабель его ни о чем не спрашивала.
Тогда Дави, коллекционер по природе, принялся коллекционировать Исабель. В день по мысли, в день по воспоминанию. Ее руки. Ее улыбку. Каждый раз понемногу. Не спеша.
Бывали моменты, когда ему казалось, что Гузман издали за ними тайком наблюдает. Но тому не было доказательств.
В декабре 1911 года Исабель решила поехать в Америку. Дави всячески поощрял эту затею.
– К новой жизни, – говорил он.
А он присоединится к ней потом, может быть, в апреле. И в этой новой стране – далеко – он сделает ей предложение.
Вечером накануне отъезда Исабель, в темноте и тишине огромного дома, предстала перед Дави абсолютно обнаженной. И перед тем как поцеловать его, она трижды сказала ему «да»: «да» – в настоящем, «да» – в будущем и «да» – в молчании о прошлом.
А потом задала вопрос.
Дави уже понял, что есть на свете одна вещь, которую он никогда от Исабель не получит. И это не любовь. Ее любовь у него уже была. Он не получит ее боль, ее печаль. И на это не хватит никаких четырех месяцев разлуки.
И понял он это после простого, обыкновенного вопроса:
– Дави, что там было в письме?
– Имя.
– Какое имя?
– То, что он выбрал, чтобы назвать безымянную гору, если, конечно, ее найдет.
– И что за имя?
46
– Исабель, – сказал Якоб Руман.
Пленный кивнул:
– Особенность ситуации заключалась в том, что для Гузмана главным было не найти саму гору, которой следовало дать имя, а найти правильное имя для этой горы.
– И Исабель уехала в Америку?
– Отплыла на корабле из Гавра тридцать первого декабря тысяча девятьсот одиннадцатого года.
– А четыре месяца спустя, чтобы ее догнать, Дави сел на «Титаник»?
Пленный коротко ответил:
– Да.
Некоторое время оба молчали, ибо мысли обоих в выражении не нуждались.
Молчание нарушил Якоб Руман:
– Вы с самого начала все точно рассчитали. Вчера было четырнадцатое апреля, сегодня пятнадцатое, нынче ночью четвертая годовщина кораблекрушения. Эту историю вы мне рассказали только потому, что я вам сообщил про свой день рождения. Иначе вы и мне ничего бы не сказали.
– Совпадение мне показалось весьма заманчивым. А вы не находите?
– И вы выбрали именно это место, именно Монте-Фумо, Дым-гору, чтобы прийти сюда и умереть… Все одно к одному, как в любой истории, выверенной до совершенства.
– Совершенных историй не существует, особенно во время войны. Тут уж не до выбора, – спокойно сказал пленный.
Он подался вперед, чтобы Якоб Руман мог разглядеть его лицо.
– Я собрал себе в коллекцию столько жизней, сколько вы и представить себе не сможете. А теперь могу потерять свою собственную, сделав такой выбор… Умереть посреди смерти… Нельзя упустить случай и не воспользоваться такой иронией судьбы.
– Значит, решено, и вы дадите себя расстрелять.
Якоб Руман не спрашивал, он утверждал и был при этом разочарован и разозлен.
– Тогда для чего вы рассказали мне эту историю?
– Я последний из аэдов! – с иронией отозвался пленный, подняв палец к небу.
– Однако вы мне пока не сказали, каким образом познакомились с Гузманом.
Этим намеком он немного разрядил обстановку.
Пленный усмехнулся, но выдержал взгляд доктора и полез в карман.
– Тут понадобится долгий табачок.
И он вытащил сигару, которую явно держал про запас.
– Нет, это не та, что досталась от Рабеса, она ведь не обернута в серебряную бумагу, – весело заметил он. – Но здесь, наверху, какая разница?
Он разломил сигару и протянул половину Якобу Руману.
Доктор заколебался.
Итальянец вдруг посерьезнел:
– Доктор, вы единственный друг, который у меня остался. Прошу вас, не отказывайтесь.
Доктор принял сигару, и пленный точными, изящными и поэтичными жестами изготовился закурить. Он облизал губы, элегантно сложил пальцы вокруг сигары и чиркнул о скалу последней спичкой. Прикрывая огонек ладонью, он поднес спичку к кончику сигары и сладострастно затянулся. Потом передал горящую спичку Руману:
– В древности люди в знак дружбы обменивались огнем.
Доктор последовательно повторил все его движения. Война в этот момент отошла куда-то далеко-далеко. И двое людей, которым полагалось быть врагами, словно бы знали друг друга целую вечность.
– Так что вы от меня хотите? Я понял, что с самого начала у вас был свой план…
Они добрались до сути вопроса. И Якоб Руман был наконец призван прочертить свою линию в этом рисунке судьбы.
– Вы готовы стать новым главным героем истории? – спросил итальянец, показав врачу какой-то конверт, что лежал у него во внутреннем кармане куртки.
Письмо.
– Это для Исабель?
– Вы ей передадите, правда? Иначе все эти месяцы ярости, вся моя жизнь и, может, даже моя смерть утратят смысл.
Якоб Руман взял конверт из рук итальянца и внимательно его оглядел. Бумага пожелтела, – наверное, письмо написали очень давно.
– Если останусь жив, поеду в Америку и разыщу Исабель. Даю вам слово.
– Я не подписал письмо, и искать мое имя на конверте тоже бесполезно.
– Вы не верите обещаниям и не скажете мне ваше имя…
Пленный улыбнулся:
– Вы и так его знаете, доктор.
Полог, закрывавший вход в пещеру, распахнулся. Это пришли за пленным. Сержант взглянул на Якоба Румана, чтобы узнать ответ. Но доктор отрицательно покачал головой и потупился.
– Табачок закончился, – сказал пленный и встал на ноги. – Пора идти.
Якоб Руман взял черную записную книжку и отыскал между страниц бумажную орхидею. Потом скрепкой приколол ее к куртке пленного:
– Это вам вместо ордена.
Итальянец протянул ему руку. Несколько секунд короткого рукопожатия они смотрели друг другу в глаза. Прошла всего одна ночь, но им она показалась целой жизнью.
– Прощайте, доктор.
– Прощайте, Дави.
47
Шестого мая 1937 года весь Нью-Йорк стоял, задрав голову. Был четверг, и все ожидали обещанный к вечеру пролет огромного дирижабля[12].
Якоб Руман был единственный, кто смотрел вниз, на адрес на конверте, который держал в руке. «Гинденбург» вылетел из Франкфурта шестьдесят два часа назад, а он неделю добирался сюда на корабле и уже пять
