– Дети вроде тебя – большая редкость, – промолвил Манус.
Анджела проницательно посмотрела на него. И это не был взгляд испуганного подростка.
– Разницы никакой все равно не будет, – проговорила она.
– Разницы в чем?
– В том, что вы собираетесь сделать. Вы думаете, что у вас получится остановить меня, но у вас ничего не получится.
– Послушай, дитя, ты не имеешь представления о наших возможностях. Ты не страшишься?
– Нет, – ответила она.
Фаралдо встал со стула, и его четки в свете лампы взблеснули, словно темные глаза.
– Я не боюсь.
* * *Манус и Фаралдо спустились по лестнице и вернулись на кухню. Манус был крайне серьезен, истаяла улыбка и у Фаралдо. Они попросили еще чаю и следующие полчаса вели весьма пространные разговоры. Они заявили, что это только их первый визит и им понадобится провести всестороннее исследование. Они привлекут к делу медиков, которые тщательно осмотрят людей, которых якобы исцелила Анджела. Соберется комиссия из клириков и теологов. Не исключено, что Анджеле придется посетить Ватикан. Когда миссис Лэйси призналась, что поездка в Рим им не по средствам, к Манусу частично вернулась его прежняя веселость, и он приятно-насмешливо сказал, что все расходы Ватикан возьмет на себя, а жить они там будут как у Христа за пазухой.
– А мы и с Папой сможем встретиться? – прошептала миссис Лэйси.
Она совсем сомлела.
– Мы вас пристроим к общей аудитории, – ответил Манус, – а там посмотрим.
Миссис Лэйси просияла.
* * *Священники покинули их дом в начале двенадцатого. Дождь пошел на убыль, и в конце подъездной дорожки стал виден черный «Мерседес», за рулем которого сидел шофер в строгом костюме. Лэйси предложил гостям пару зонтов, чтобы они добрались до автомобиля, но Манус вежливо отказался.
– Ничего, дистанция маленькая, в десяток метров, – успокоил он. – Мы не растаем. До скорой встречи. И благодарим за оказанное гостеприимство.
Супруги Лэйси стояли на крыльце и провожали «Мерседес» взглядом, пока тот не скрылся из виду.
Затем миссис Лэйси поднялась в спальню дочери, но Анджела уже спала, поэтому мать осенила ее крестным знамением и последовала за мужем на супружеское ложе.
* * *Рассвет принес с собой чистую небесную синеву, хотя утро выдалось холодным и сырым. Лэйси поднялся первым, принял душ и побрился. Он надел ту самую новенькую рубашку, повязал галстук, а поверх нацепил кардиган: было прохладно.
Вскипятил чайник, слушая, как наверху ходит жена. Встали они поздновато, и накрывать на стол он начал уже в девятом часу. В наличии имелся свежий бекон, и он решил поджарить его с яйцами. Обычно они лакомились горячим завтраком только по субботам, но день предстоял хлопотный и длительный, да и дочери не мешало подкрепиться чем-то основательным.
Он как раз уложил ломтики бекона на сковороду, когда в дверь постучали. Какая досада. Сковородку пришлось убрать с конфорки, чтобы ничего не подгорело.
Он направился в холл, втайне надеясь, что увидит не троицу из Ватикана, которые решили нагрянуть к ним с утренним визитом (а может, еще и с отцом Делани в придачу).
Бекона на такую компанию явно не хватит, завтрак рассчитан только на семью.
Он открыл дверь и – вот так сюрприз! – обнаружил толстоватого отца Делани. За ним стояли двое мужчин среднего возраста, в темных костюмах и с белыми клерикальными воротничками. У каждого в руках был кожаный кейс.
– Фрэнсис, – степенно обратился отец Делани к хозяину дома, – надеюсь, мы вас не потревожили. Это отец Эванс и отец Гримальди. Наши гости – священники из Ватикана.
Сверху донесся истошный вопль жены.
Сон среди зимы
Мальчуганом я ходил в школу, которая находилась возле кладбища. Сидел я за последней партой, самой ближней к окну. Получается, все те годы я проводил около кладбищенской ограды. Мне вспоминается, что когда осень близилась к концу и зима накапливала силы, я ощущал, как ветер изо всей силы дует в оконный переплет. В щель тянуло стужей, и она была словно дыхание мертвецов, от которого у меня всегда мурашки бежали по позвоночнику.
И вот как-то раз, в середине блеклого января, когда к четырем часам дня свет начинает меркнуть, я как будто ощутил на щеке синюю литую тень. Обернувшись, я увидел, как за окном на меня таращится какой-то человек. Никто его не заметил, только я. Кожа у него оказалась сероватой, как пепел на давно прогоревших поленьях, а недобрые глаза навыкате были черными, как чернила в школьной чернильнице. Припухлые десны обнажали источенные зубы, придавая его облику нечто хищно голодное. Лицо его смахивало на маску, на которой запечатлелось жадное ненасытное вожделение.
Я не испугался. Странно, но это так. Я знал, что он мертв, а мертвецы над нами не властны, или же властны лишь настолько, насколько мы сами допускаем. Тощие распяленные пальцы касались стекла, но через секунду-другую он бесследно исчез.
Шли годы, но я не забывал о нем. Я вырос, женился по любви. Стал отцом. Схоронил родителей. Состарился, и лицо мужчины за окном отчего-то сделалось мне знакомым и даже близким.
Порой мне казалось, что я вижу его в каждой стеклянной поверхности.
Однажды я заснул, а когда проснулся, то понял, что в одно мгновение преобразился.
Возле кладбища до сих пор стоит школьное здание. Зимой, под прикрытием тускнеющего света, я крадучись подбираюсь к окнам, прикладываюсь пальцами к стеклу и приникаю к нему лицом.
Иногда на меня оттуда оглядывается мальчуган за задней партой.
Ламия[22]
Самым худшим стало то, что он продолжал ей мерещиться. Он виделся ей везде и всюду: когда она выглядывала на улицу, выходила за молоком или газетой, набиралась смелости выбраться из дома на более-менее продолжительное время – почитать в кафе, успеть на киносеанс, просто прогуляться в парке, пока еще светит солнце (с некоторых пор она побаивалась сумерек). Она уже начинала подумывать, что тронулась рассудком. Не может же он ходить за ней по пятам, если только он сознательно за ней не следит. Хотя в более спокойные минуты она понимала, что городок небольшой, компактный, и это – лишь неприятное совпадение.
Но почему же человек, которого она ненавидит всеми фибрами своей души, от которого ее трясет и которого она вообще не желает видеть, пересекается с ней на путях своего следования? Да и происходит это постоянно…
Судебный процесс Кэролин едва не доконал, оставив ее такой побитой и униженной, как первоначально само изнасилование. Слов нет, полиция была к ней добра и участлива, а адвокатесса здорово ее натаскала. И как же она горела желанием упечь его за решетку! Можно сказать, больше, чем сама Кэролин (что маловероятно, если только он не изнасиловал еще и адвокатшу). И адвокатесса заверяла подзащитную, что сделает все возможное, чтобы он загремел на
