– Ехать дальше нельзя, – объявил Тенделл, – в такую-то погоду!
– А че Блюм говорит? – поинтересовался Конлон.
С Блюмом они хотя и не общались, но слышали вопросы, которыми он пытал канадцев, и были в курсе делишек, которые он хочел замутить. Их самих он пока не допрашивал, но это, безусловно, маячило впереди.
– Он недоволен, – признался Тенделл. – И пускай пешком в Бостон шагает, мне-то что.
– Не дай бог с ним что-то случится, – забеспокоился Маркс.
– Если случится, Царь Соломон нас поубивает, – заверил его Тенделл.
– Ну и дерьмо, – пробормотал Конлон.
– Ладно. Мы чисты – и Дэнни это знает. И плевать на дешевые понты.
Они еще побурчали, но холод и снег быстро положили конец их дискуссии. Когда Тенделл вернулся в свою машину, Блюма он застал с выложенным на колени «Кольтом».
– На охоту собрался? – осведомился Тенделл.
– Ты что-то долго ходил.
– Решил прогуляться и подышать свежим воздухом. Говорят, хорошо для цвета лица. Ты убери пушку-то. Здесь никто на тебя зуб не держит.
– Да? А у меня хороший слух. И, по-моему, я твоим друзьям не нравлюсь.
Однако «Кольт» исчез в складках пальто.
Тенделл завел мотор.
– Вы не любите евреев, – пустым голосом сказал Блюм через милю-другую.
Судя то тону, это было утверждение, а не вопрос.
Тенделл не ответил: он целиком сосредоточился на вьюжной завесе.
Наконец он нарушил тишину.
– Лично я в евреях души не чаю, – с напускной беспечностью заявил он. – Бизнес с ними делаю, пью с ними, даже в разное время нескольких еврейских женщин трахал. И дело, кстати, в другом.
– А в чем?
– Ты человек Соломона. И ищешь повод влепить мне в башку пулю, потому как Царь хочет, чтобы другим было неповадно повторять выходки Селлерса.
– А тут сомнений нет. Селлерс обдурил Царя.
– И Дэна Кэрролла тоже.
– В этом Царь, надо сказать, не уверен.
– Значит, Царь ошибается.
Парок от дыхания Блюма стрельнул, но затерялся на фоне ветрового стекла, словно его попытка испариться из враждебного кокона кабины оказалась безуспешной.
– Царь подумал, что они с Кэрроллом мутили заодно, – сказал Блюм. – Но он кой-чего не учитывал. Ирландцы заправляют полицией, пожарной службой, муниципалкой. Под ними власть. У евреев в этом смысле власти нет. Мы – другие.
– Ты считаешь, положение улучшится с твоим приездом, когда ты начнешь докапываться до каждого парня?
– Ты в шахматы играешь?
– Нет. Играми отродясь не увлекался.
– А зря, – сказал Блюм. – Игры – отражение реальности, а шахматы – война на доске. Царь и Дэн Кэрролл бьются за влияние. А люди, которых они посылают на разные задания, – их пешки. Вот их-то в любых конфликтах и сметают первыми. Что до парней вроде нас, то мы – кони, слоны, ладьи. Если мы проявляем беспечность, нас срубают пешки, но в основном мы уязвимы перед такими же, как и мы сами.
– А Селлерс? Он кем был?
– Пешкой, которая полагала, что метит в короли.
Больше они не обменялись ни словом. Между тем они уже приближались к жилищу Уоллеса. Не было ни указателя, ни ворот, а просто прореха в линии деревьев. Узкая грунтовка, различимая лишь по отсутствию растительности, вилась через лес, а из-за кисеи бурана уже виднелся сельский домик. Смотреть особо не на что, но все равно человечье жилье: в окнах – уютный оранжевый свет, дым с искорками из трубы. Рядом стоял амбар и еще постройки поменьше. А в лесу пряталась и Уоллесова винокурня.
Вереницу машин встретил старик-хозяин. Он вышел на крыльцо с дробовиком в руке. Правду, пушку он на незваных гостей не наставил.
Тенделл затормозил и высунулся из окна.
– Давайте-давайте-ка сюда, – дал соизволение Уоллес, и Тенделл въехал во двор.
Блюму он велел не выходить из машины.
– При виде чужих старина нервничает, – пояснил он и направился к крыльцу. Хозяину домовладения было за семьдесят, о чем свидетельствовали длинные седые волосы и такая же борода. Просторное пальто с меховой опушкой он накинул на шкиперского вида свитер, из зимних сапог торчали внапуск штаны из чертовой кожи. От Тенделла не укрылось, что курки дробовика взведены, и опускать их Уоллес не спешил.
– Нам бы приткнуться на ночь, Эрл.
– С чем прибыли?
– Угадай.
Уоллес прищурился на Блюма, пока что сидящего в ма- шине.
– А с тобой кто еще пожаловал?
Тенделл ухмыльнулся.
– Один из людей Соломона. Конлон, Маркс и Райбер тоже здесь.
– Ты сказал Соломонову человеку сидеть на месте?
– А как же.
– Он тебя не послушался.
За спиной послышался хруст гравия и снега. Тенделл обернулся и увидел Блюма.
А Блюм, в свою очередь, уставился на Уоллеса. И тем досконально себя представил.
– Как дела? – поинтересовался Блюм.
– Живем помаленьку, – ответил Уоллес.
Он оценивающе посмотрел на Блюма, который притопывал на снегу, спрятав руки в карманы пальто. Можно было поспорить, что в одной он сейчас сжимает «кольт».
– Че с ногами-то? – спросил Уоллес.
– Ничего. Замерз.
– Тогда надо было в машине оставаться.
– Че, проблема какая-то? – произнес Блюм, переводя взгляд с Уоллеса на Тенделла.
– Господи! – вздохнул Тенделл. – Да у нас – полный порядок. Да, Эрл?
Уоллес, похоже, думал заерепениться, но здравый смысл возобладал. Опустив оба курка, он нянчил дробовик в руках.
– Такса как обычно, – вымолвил он. – Ящик.
Блюм втянул ноздрями воздух, собираясь заговорить, но это был явный перебор. Тенделл поднял палец. Блюму это не понравилось, но он смолчал.
– Добро, – кивнул Тенделл.
– Трактор надо бы выкатить, – заявил Уоллес, – а амбар пустой. На печи тушенка, хлеб доспевает. Кофе тоже заварено.
– Ну ты даешь, Эрл! Королевское гостеприимство!
– Ага. Самаритянин хренов, – буркнул старик и удалился в дом.
Приглядывать за «Кадиллаками» Тенделл поручил Райберу, заодно приказав, чтобы он принес Уоллесу в уплату ящик. Оставлять Блюма наедине с Уоллесом Тенделл не рисковал. Мало ли что возьмет и брякнет этот чертов Блюм. А Уоллес – мужик гордый, запальчивый, если что-то придется ему не по нраву, то и ящик виски не спасет – турнет со двора, – и дело с концом.
Дом Уоллеса разделялся на две части: кухню и жилую зону, где с одной стороны горел очаг, а на другой находилась небольшая спаленка. Однако в комнате был форменный ледник. Спать им придется вповалку на полу. А если Уоллес расщедрится на несколько подушек, а может, одеяло или половик, Райбер все равно прав: холодная ночь им обеспечена.
Блюм пытливо изучил скудное убранство: грубо тесанный, дубовый стол с четверкой стульев, из которых тремя явно никто не пользовался, да парочка пузатых кресел у огня. Каменный пол устилали звериные шкуры. На стенах – никаких картин или фотографий, а из книг на единственной книжной полке – Библия и несколько каталогов «Сирс Робак»[68]. Блюм лишь вежливо спросил, можно ли присесть. Уоллес дал соизволение. Блюм подтянул к очагу один из стульев и сел, в молчании отогревая руки.
Надежно укрыв автомобили, в дом вошли трое остальных – впереди Райбер с ящиком виски для хозяина. Уоллес раскрыл его на
