Мишаня исчез внезапно. Только что был, и вот уже не видно никого. И стемнело как-то резко, вроде и не поздно еще, вроде еще пару минут назад было все нормально видно. Марфа остановилась на берегу пруда, задышала часто-часто, по-собачьи, восстанавливая сбившееся дыхание, завертела головой в надежде отыскать этого гада. Мишаню не увидела, зато увидела прохожего. Он стоял чуть в стороне, у самой кромки темной воды, Марфе показалось, что не просто стоял, а кормил уток, потому что утки плыли к нему со всех сторон, нервно хлопали крыльями, крякали. Голодные, наверное, бедняжки. А прохожий… если бы он был нормальный, Марфа бы непременно спросила у него, не пробегал ли мимо этот подлец Мишаня, но прохожий на нормального не походил, на нем был черный плащ с капюшоном, который закрывал не только голову, но и все лицо. А Марфа вдруг подумала, что незнакомец этот не просто странный, а страшный, и пусть бы он поскорее ушел. Или вот она сама сейчас возьмет и уйдет. Ну его к черту, этого Мишаню!
Она уже почти решилась, когда незнакомец медленно обернулся и помахал ей рукой. Правильно она боялась! Таких только и бояться. Страшный человек, темный. Что снаружи темный, что изнутри. Подумалось вдруг, что вся эта неожиданная темнота идет от него. Надо уходить…
Не получилось уйти. Не дали. Кто-то с силой и злостью толкнул Марфу в спину, навстречу черной воде, почти в самые объятья Черного человека. Лучше уж в воду, чем так… Потому что у Черного человека не было лица. И с темнотой Марфа ошиблась. Темнота выбралась не из-под плаща, а из вот этих дыр, что служили Черному человеку глазами. Если у него вообще были глаза… Марфа закричала, замахала руками, пытаясь удержать равновесие, но все равно сорвалась в воду.
Холодная вода сразу же хлынула в горло, заглушила крик. Одежда тут же промокла насквозь, а удобные, но тяжелые боты потянули вниз, на дно. А какое здесь дно? И есть ли оно вообще?.. Боты надо было сбросить. Пусть жалко, но жизнь дороже. А плавать она умеет, еще в детстве папка научил, так что не надо паниковать. Сейчас бы воздуха глотнуть, и можно плыть к берегу.
Марфа рванула вверх, к мутному свету и воздуху. Сейчас, сейчас, совсем мало осталось…
Ей не хватило ни света, ни воздуха, потому что над головой сомкнулось что-то плотное и живое. Это живое больно било Марфу по голове чем-то острым, не позволяло вынырнуть на поверхность, не позволяло сделать даже глоточек воздуха.
Утки… Чертовы жирные утки! Ее топили какие-то глупые птицы!
Марфе удалось найти брешь в этой живой броне, вынырнуть, сделать жадный глоток, а больше не дали. Кто-то тюкнул ее в темечко, макнул обратно в воду, а брешь над ее головой тут же затянулась. На сей раз уже навсегда.
Умирать было страшно. А умирать из-за каких-то уток еще и обидно. Настолько обидно, что Марфа закричала. Это был немой крик. Не крик даже, а так… тихое вяканье утопленницы. Ноги обвили водоросли, потянули вниз. Утопленницам самое место на дне, рядом с русалками. Если повезет, ее примут в русалочьи ряды, и теперь уже она сама станет заманивать, завлекать и утаскивать на дно. А начнет она с Мишани!
Злость придала сил. Марфа заметалась, забила руками и ногами, разрывая тонкие путы из водорослей. К русалкам она всегда успеет.
Рядом что-то бухнулось, забурлило. А потом кто-то больно схватил Марфу за волосы, схватил и потянул вверх. Пусть больно, зато к воздуху, подальше от русалок. Она даже отбиваться не стала. Да и не было больше сил, чтобы отбиваться. Ни сил, ни кислорода. В горле и легких плескалась вода. Все-таки придется умирать, потому что до поверхности она не дотянет. А если даже дотянет, то там чертовы утки… Разозлиться на уток уже не получилось, вода заполнила Марфу всю, от макушки до пяток, словно бы она была сделана из стекла. Вот и конец…
– …Дыши! Слышишь меня, дыши!
Кто-то сжимал ее крепко, до боли. Орал в ухо и с силой давил на грудь. Из Марфы полилась холодная, пахнущая тиной вода. Марфа закричала и закашляла. А тот, кто давил и орал, похлопал ее по спине, сказал почти нормальным, только осипшим каким-то голосом: – Вот и молодец. Вот и умница.
Если молодец и умница, значит, живая. Не стали бы русалки лупить ее по спине и разговаривать басом. А кто же тогда?..
Когда вся вода вылилась и ее место занял воздух, Марфа перестала кашлять, встала на четвереньки и открыла глаза.
– Ты как? – спросил мужик, по самые глаза заросший бородой. Борода была черная, без единого седого волоса, а глаза васильково-синие, совсем как галстук Никопольского. – Живая?
– Живая… кажется. – Марфа попыталась принять более пристойную позу, но никак не получалось. Тело соглашалось стоять только вот так, на четвереньках. И чтобы видеть ее лицо, мужику пришлось сесть перед ней на корточки.
Он был весь мокрый, и волосы, и борода, и камуфляжная куртка цвета хаки. Он был мокрый и злой. Марфа решила, что злится он на нее, и уже приготовилась оправдываться. Да только не дал он ей оправдаться. Сидел на корточках, хмурил густые брови, зыркал васильковыми глазищами, рассматривал, а потом вдруг спросил:
– За что он тебя?
– Кто? – Марфа некрасиво икнула и тут же смутилась, зажала рот ладонью.
– Вот он. – Мужик глянул куда-то в сторону.
Марфа проследила за его взглядом и снова икнула. В нескольких метрах от них на земле лежал Мишаня. Морда его была в крови. И пижонский льняной пиджак тоже. Мишаня лежал смирненько, поджав к животу ноги, с закрытыми глазами.
– Что с ним? – спросила Марфа шепотом.
– Жалко? – бородач, кажется, удивился.
– Нет, что вы! – Она замотала головой, и в ушах противно заплескалась вода. – Это мой… – Она чуть не сказала бывший муж, но вовремя опомнилась. – Это мой знакомый. Он живой?
– Живой. Хорошие же у тебя знакомые. Этот полудурок тебя в воду столкнул.
– Мишаня? – Поверить в такое никак не получалось. Мишаня был мошенником, подлецом, но не убийцей. Да и за что ее убивать? Она ж ведь уже собиралась домой уходить, когда увидела…
– А другой человек? – Все-таки у нее получилось сначала сесть по-человечески, а потом и встать на ноги. Земля качалась, ходила ходуном, и чтобы не упасть, она вцепилась в рукав цвета хаки.
Не было никакого другого человека. А если и был, то уже ушел. Постоял на бережку, понаблюдал за тем, как Марфа тонет, а потом ушел.
