Башню стороной обходили все. Даже девки, нанятые в Сосновом, чтобы убираться в усадьбе, отказывались в башню заходить. Ни за какие деньги не хотели! Игнат сначала пытался их вразумить уговорами да посулами, потом стращать взялся, да только, видно, Врана девки боялись куда сильнее, чем хозяина, и поделать с этим даже всемогущий Игнат Горяев ничего не смог. А Вран и не настаивал. По счастью, в Горяевском он появлялся редко. Мотался по миру по каким-то своим надобностям. Или охотился? Чтобы подальше от дома? Потому что когда возвращался, выглядел завсегда моложе и крепче, чем когда уходил. Думать об том не хотелось. Нет Врана – и слава богу! Дышать вот хоть можно полной грудью, радоваться дивному саду, что заложил для Настены Игнат.
Вот Степан и дышал, и радовался. Проснулся рано, на самой зорьке, решил искупаться. Только не в пруду, среди страшных отражений – ушел вверх по течению, с головой окунулся в ледяные струи ручья, почувствовал, как капелька за капелькой просачивается в тело сила. Сил у него прибавилось. Что уж говорить! Однажды ради интереса попробовал разогнуть найденную на дороге подкову. Разогнул. Даже не вспотел. И сейчас, после купания в живой лесной воде захотелось сотворить что-нибудь такое-этакое, дать волю силушке. Да вот хоть колесом по лужайке на манер английский пройтись, как когда-то в детстве.
Степан и прошелся. Рухнул в мокрую от росы траву, улыбнулся просыпающемуся небу, а потом услышал легкий девичий смех. Услышал и едва успел за колючим розовым кустом притаиться.
По лужайке от парка в сторону пруда шли, держась за руки, двое – Оксана и Игнат. Оба босоногие. Он в распахнутой на груди рубахе, она в накинутой поверх тонкой сорочки шелковой шали. Шли теперь уже тихонько, крадучись, как нашкодившие детишки, которые опасаются отцовской порки. Степан усмехнулся увиденному. Это хорошо, когда у мужа с женой все вот так, когда огонек, что во время венчания зажегся, не только продолжает гореть, а полыхает с еще большей силой. Тут уж точно за наследником не заржавеет.
Он бы, пожалуй, ушел, не стал подглядывать за чужим счастьем, но зависть не пустила, потянула, словно на аркане, вслед за этими двумя. Хоть со стороны посмотреть, как оно бывает, когда в семье лад да согласие. Глядишь, и у них с Настеной когда-нибудь сладится…
Мысли о Настене были сладкие, оставляли на кончике языка малиновый вкус. Степан даже зажмурился от удовольствия, а когда открыл глаза, сердце его заледенело…
Эти двое не спешили уходить, стояли на бережке, любовались растущими в пруду кувшинками. Степану бы тоже залюбоваться, если бы не отражения… По эту сторону Оксана и Игнат, а по ту… Чужую жену по-хозяйски обнимал и целовал в белую шею Вран. И не целовал, а раздирал нежную кожу острым клювом, до крови раздирал. Эта Оксана радостно улыбалась, а та морщилась от боли.
Отражения… В них истинная суть, от других скрытая. Вот Степану не повезло, он эту суть может увидеть. Эх, лучше бы не видел! Как же ему теперь? Как же Игнату теперь?..
Рассказать другу правду он так и не решился. Да и что рассказывать? Не виновата Оксана, что под личиной любимого мужа не рассмотрела мерзкое отродье. Так Врану не привыкать маски менять. Или не маску, а сразу чужое тело прихватить во временное пользование? Это ж какая забава для его черной души! Для души – да, если есть у него вообще душа. А что с телом? Где его собственное тело, когда он вот так Игнатовым распоряжается? Найти бы! Вот прямо сейчас найти и снести с плеч башку-головешку. А потом разрубить, что останется, на мелкие кусочки и утопить в самом глубоком болоте. Глядишь, по кускам бы не собрался…
Тот, кто прихватил на эту ночь чужое тело, обернулся, обвел парк долгим внимательным взглядом, словно бы почуял кровожадные Степановы мысли. Нет, не почуял, а иначе самому Степану не сносить бы головы…
Этой ночью Никита твердо решил не спать. Оттого специально не пил ничего, кроме воды. Помнил Архипов чаек, после которого все они вырубились в охотничьем домике. Больше на этот крючок он не попадется. И пускай Архип твердит, что помощь ему не нужна, место тут такое, что лучше быть начеку. Особенно ночью. А днем он уж как-нибудь. Припасены у него на такой случай чудесные таблетки от друга Илюхи, на них сутки без сна можно продержаться запросто. А то и двое суток, если придется…
…В лицо ткнулось что-то мохнатое и щекотное. Ткнулось и зашипело, выдергивая Никиту из полудремы. Из-за осознания того, что сплоховал, уснул на посту, Никита даже испугаться толком не успел. А потом уже и нечего было пугаться: на груди его черным ночным татем сидела Зена. Глазюки ее светились в темноте зеленым, а острые когти вспарывали плотную ткань Никитиной куртки.
– Что? – спросил он шепотом и погладил кошку по голове. Пока гладил, успел осмотреться. Вон Архип ссутулился у костра. Вон спят Лика, Леший и Марфа. Вон храпит на всю округу Михалыч.
Вот Эль…
Эльзин спальник был пуст. А Зена уже соскочила на землю, обернулась, зыркнула на Никиту зелеными глазищами. Сердце дернулось, а потом ошалело забилось о ребра, и дыхание вдруг перехватило.
Эльза ушла… Одна… Посреди ночи…
Из спальника Никита выбрался в мгновение ока, вскочил, и кошка тут же под ноги метнулась. Сначала метнулась, а потом отпрыгнула в сторону. Он все понял. Ему не впервой. Только бы успеть. Только бы Эльза не ушла никуда с острова…
– Эй, Архип. – Он тронул егеря за плечо. – Слышишь меня?
Не слышал. Сидел с открытыми глазами, но все равно спал. Никита специально рукой у него перед лицом помахал – никакого эффекта. Но пульс есть, и дыхание крепкое, как у спящего. Как же это? Что его так накрыло?
Неважно! Не сейчас! Сейчас надо бежать за Зеной. Может, еще не поздно. Хоть бы еще не было поздно!
Кошка мчалась в ночи, сливаясь с мглой. Никита несся следом. Напролом, не видя, не разбирая дороги. Да и какая дорога посреди болота? Хорошо, что твердь под ногами. Пока еще твердь. Да только и она скоро кончилась. Зачавкало, захлюпало под ботинками болото, завоняло гнилью. Он так спешил на помощь к Эльзе, что совсем забыл про осиновый посох. Карабин схватил, а посох забыл. И сейчас каждый шаг – это лотерея. Повезет – выживет. Не повезет – уйдет с головой в болотную жижу!
– Эльза! – Он заорал во все горло,
