Скифы-пахари полагали, что стали жить лучше, защищены от набегов степняков, выгодно продают хлеб, получают взамен много нужных и красивых вещей. С тех пор прошли многие годы, сменились поколения. Время взаимовыгодных отношений между пахарями и эллинскими полисами закончилось. Архонты Боспора год от года прибирали к своим рукам плодородные поля и их возделывателей. Но по-прежнему Гераклея Понтийская получала боспорский хлеб и процветала.
Когда в Пантикапее сменилась династия архонтов, торговцы Гераклеи стали жаловаться, что ручеек пшеницы, доставляемой морем с каждым годом правления Сатира – нового архонта Пантикапея, становится все меньше и меньше. А потом тот архонт стал называть себя царем Боспорского царства. Он подчинил себе Синдскую Гавань и Фанагорию, взял силой Нимфей и Киммерик. И зерна стало еще меньше. Поэтому, когда настала очередь Феодосии, мужи – правители Гераклеи Понтийской, решили помочь осажденному полису. Только осень уже началась, а отправить войско под конец мореходного сезона так никто и не решился. Эллины испугались отправляться морем перед началом сезона штормов.
Он знал – это шанс прославиться, и не боялся. Тинниху тогда было немного за тридцать, но он уже получил известность в Гераклее и своей отвагой, и удачливостью. Не брезговавший и пиратским промыслом капитан имел опыт флотоводца, сражался с такими же, как и он сам, морскими волками. Водил по Понту три боевых корабля. Новые триеры он получил от полиса, когда первые мужи Гераклеи отправили его приструнить тех, кто грабил на морских путях торговые суда.
И не важно, что полис сейчас дал ему всего лишь одну триеру и четыре дюжины гоплитов. Его собственный корабль, который скорее относился к торговым судам, покачивался на волнах рядом, и оба корабля могли перевезти еще две-три сотни наемников.
* * *Понт был до ужаса мрачным, негостеприимным. Ветер трепал паруса и флаги на верхушках мачт, а когда под утро у горизонта показалась гора, названная первыми колонистами этих берегов Бараньим лбом, ветер утих и гребцы сели на весла. Море снова стало гостеприимным[69].
Тинних бросил монетку в воду, чтобы отблагодарить Посейдона, но сделал это скрытно, так, чтобы никто не заподозрил его в слабости. Только слабые, когда ветер рвет паруса, а волны, ломая снасти, обрушиваются на корабль, взывают к богам. Сильные люди решительно становятся у кормила и твердой рукой ведут судно!
Три тысячи стадий[70] – три дня пути позади. Он справился или боги помогли? Какое это имеет значение, если главная цель еще не достигнута? Как сделать так, чтобы два корабля воодушевили феодоситов и обратили в бегство боспорцев? Еще одна монетка полетела в воду…
– Борей уснул.
Лоцман озвучил очевидное, и Тинних, обернувшись, посмотрел на него, приподняв брови.
– Капитан, наемники волнуются. Они заметили, что мы плывем в другую сторону.
– Кому не нравится, пусть прыгает за борт и вплавь мчится к Херсонесу! – ответил Тинних и, довольный своей шуткой, рассмеялся. – Ты, Феномах, поторопи флейтиста, пусть лентяи гребут веселее. Я намерен к вечеру доплыть к Феодосии.
– Пусть боги любят тебя, Тинних, – ответил лоцман.
Вскоре над спокойной водяной гладью зазвучала флейта, а на торговце забухал в такт флейтисту барабанщик. Весла стали ритмичнее пенить воду, и гераклейская триера обогнала торговца.
Мимо капитана, грузно ступая по просмоленным доскам палубы, прошли два гоплита. На ремне у каждого болталась дудка. Десятники носили такие инструменты, чтобы в бою, когда звенит железо, отдать одну-единственную команду – отступить! А поскольку никто перед богами не осмелится прослыть трусом, они предпочитали в мирное время соревноваться, играя на медных и костяных дудках незатейливые мелодии.
Тинних улыбался. Боги и на этот раз позволили ему найти решение.
Солнце скрылось за окровавленными грудами черных тяжелых туч. Сразу стало почти темно. Северный ветер крепчал. Теперь можно было поднять паруса, но капитан приказал спустить на воду с торговца лодки.
Зычным голосом кибернет[71] подал команду гребцам:
– Суши весла!
Когда стало совсем темно, на кораблях и лодках зажглись фонари. Едва показались огни Феодосии, капитан сам затрубил в трубу. И на торговце и на лодках стали трубить тоже…
* * *– О, Зевс! – простонал Феокл, не в силах унять смех. Защитник феодоситов, почти архонт в военное время, он принимал спасителя полиса – капитана Тинниха. – Кто из богов-олимпийцев надоумил тебя на такое?!
Тинних уже немало выпил и рассмеялся беззвучным смехом, поддерживая этаира[72]. Слова феодосита радовали сердце. Феокл изливал потоки лести, но делал это так естественно и непринужденно, что обычно требовательный к себе и людям капитан растаял. А может, причина была в крепкой смеси винных запахов и вкусной еды, создавших особую атмосферу доверия между ними.
– Боги любят отважных и щедрых, как ты! – Тинних поднял над головой кубок с вином. – Пусть Аполлон благоволит твоему дому и в доме твоем будет изобилие и не переведется славное хиосское вино!
Опрокинув в рот кубок, капитан задумался. Почему Феокл не его славит, а богов? Это он, Тинних, придумал трюк с трубачами. Много лодок, много трубачей – и осаждающие решили, что на помощь Феодосии идет из Гераклеи целый флот! Лицо его омрачилось, и он решил не медля спросить об этом. Но не успел. В андрон[73] вошел раб и сказал:
– Господин, скиф по имени Авасий ищет встречи с тобой.
– Иди сюда, раб, чтобы я мог дать тебе в рыло! Как смеешь ты портить мне и моему гостю аппетит?!
Раб сделал несколько робких шагов навстречу хозяину, но был остановлен властным жестом. Замерев, раб зашептал:
– Хозяин, прости…
– Передай скифу, я приму его позже. Пусть ждет.
«Славные боги благоволят не только Тинниху», – подумалось Феоклу. Настроение снова пошло в гору. Только что он придумал, как избавиться от вдруг ставших бесполезными скифов.
В свою очередь и Тинних успел позабыть о своих претензиях к гостеприимному феодоситу. Поэтому с благосклонностью воспринял предложение Феокла, которое тот озвучил как заправский заговорщик:
– Ко мне в ополчение приблудился десяток скифов. Твой гений, капитан, снял осаду с полиса, и теперь эти дикари стали для меня обузой. Прошу тебя разоружить их и приковать к веслам на триере! – Феокл в мольбе сложил перед собой пухлые ладошки лодочкой.
– Я
