Порученец ушёл, а я сел в машину и стал развлекаться, наблюдая за «щелкунчиком» Степаном. Какой там верхний брейк. За нашего шофёра японцы полжизни отдадут. Он двигался, ну скажем так, ступенчато. Каждое движение из нескольких фаз. Но, в конце концов, мы всё-таки поехали. Приказа спешить не было, да и Стёпу я трогать не хотел, от греха подальше. Так и ползли. В результате около пяти часов вечера я, переполненный впечатлениями по самое не могу, зашёл в наш с Сергеем кабинет.
Где и застал оного вместе с врачихой. В тесном контакте они отрабатывали гибкость. Меня они заметили где-то на второй минуте и тут же продемонстрировали взрослую физподготовку, встав смирно из довольно сложного положения.
– Давно приехал? – спросил Серёга абсолютно спокойно.
Елена Ивановна молчала и делала независимый вид.
– Только что. А что это вы в кабинете, а не на спортплощадке?
Тут уж не сдержалась Елена.
– Ага, там только гибкость отрабатывать. Хорошо самолёты сами не летают, а то бы и они припёрлись посмотреть, – и спохватившись, – извините, товарищ командир.
– Да ладно, я пока не при исполнении. Так что можете быть свободны.
Когда эта парочка вышла, я вскрыл пакет. В нём была записка, написанная, похоже, лично вождём, и пачка каких-то документов. Записка была лаконична. В течение трех суток отослать с делегатом связи полный список стрелкового оружия, тяжёлого вооружения, снаряжения и амуниции на свой батальон. Быть в готовности принять личный состав 31 мая. 22 мая будет опубликован ряд указов и постановлений. В благодарность за оказанные стране услуги мне предоставляется возможность с ними ознакомиться.
Это про документы из пакета. Я просмотрел их минут за пятнадцать. И час сидел, обхватив руками голову. Один из указов был об учреждении звания Герой Социалистического Труда и медали «Серп и Молот». Ну, это ладно, хотя я думал, что это хрущёвское достижение. Но там был Указ об унификации воинских званий. Он отменял всяких интендантов, военфельдшеров, комиссаров. Вводилось общее понятие ОФИЦЕР. С общими для всех званиями.
Перечень был мой. Точнее, он был окончательно утверждён в августе 1943 года, а я изложил его в одной из записок Сталину. Он также вводил генеральские звания. И было постановление, вводившее новую форму. С погонами. И всё это было увязано с историей России и победами её оружия. Кое-как придя в себя, я приказал разыскать Голубева и Оболенского. Когда они вошли и доложили о прибытии, часы показывали 19.05. Я плотно закрыл дверь и усадил их читать документы.
Серёга держался более-менее спокойно. Ну, это нормально, он и не такое уже видал. А вот комиссар! Глаза у него были такие, что случись ему сейчас пойти в рост на пулемёты, он бы пошёл. И не просто пошёл, а дошёл бы и разнёс там всё. И не получил бы ни царапины, хрен ты чё сделаешь с бессмертным. А он в данный момент чувствовал себя именно бессмертным.
Короче, он перечитал всё раз пять. И вдруг стал рассказывать. О себе. Он потомственный дворянин, хотя богатыми они не были. Родился он в Москве, но мать повезла их с сёстрами в Иркутск, к отцу. Отца он так и не узнал, тот погиб в мае 1905 года вместе с броненосцем «Адмирал Ушаков». Тело его не нашли и пенсию платили за пропавшего, а не погибшего. В 1919 году мать и сёстры были зверски убиты мародёрами из егерей Колчака. Четырнадцатилетним пацаном он ушёл с красными. Воевал на Дальнем Востоке. Член ВКП(б) с 1921 года. Во всех анкетах честно писал «из дворян», потомственный офицер. Дворянское происхождение и фамилия сильно радовали следователя с не менее дворянской фамилией Толстой. Эти постановления фактически возвращают ему право гордиться своим отцом и родовой профессией.
В общих чертах мы знали его биографию, но в таком исполнении это была почти поэма. Наконец, комиссар ушёл домой. А Серёга, помявшись, попросил оценить одну штуку. И потянул из кобуры свой «токарев». Ну «ТТ» и «ТТ», что такого, но было в нём что-то странное. Рукоятка. Вместо обычных пластмассовых накладок была этакая насадка. Она, во-первых, полностью меняла эргономику оружия. В руке он сидел как влитой. И во-вторых, кнопка фиксатора магазина теперь была утоплена в накладку, и её можно было нажать только специально. В оригинале она выступала очень сильно. Это приводило иногда к случайному выбросу магазина в самый неподходящий момент.
– Ну как? – Сергей волновался, как школьник на экзамене.
– Садись, пять. А вообще так. У тебя есть знакомый скульптор? Или кто-то, кто хорошо лепит?
– Есть, а что?
– Надо, чтобы он вылепил такую штуку из воска или парафина. Только спереди добавил перемычку, можно с выступами под пальцы. Потом заливаешь полученный слепок гипсом, только чтобы ободок оставался открыт. Когда гипс окончательно застынет, выпариваем парафин и заливаем резину. Тут вроде есть сапожная артель, которая льёт калоши, вот к ним и обратись. Резиновую отливку просто надеваешь на рукоять, и всё. Дёшево и сердито, а главное, доступно для массового производства.
Озадачив своего друга и заместителя, я успокоился. И с чистой совестью пошёл спать. Точнее, собирался пойти спать, так как, открыв дверь в квартиру, я столкнулся с Натали. С Натальей Габриэлевной Лефёвр собственной персоной. Она стояла у двери в комнату напротив нашей, с белым халатом, переброшенным через руку, и в простом, белом же, платье. Уставшая и до боли любимая.
Любимая? У меня что, совсем крыша едет? Я же вижу её третий раз. Вот только я замер на середине вдоха, и ни туда ни сюда. Просто Булгаков какой-то: «…любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож…» Вот только обоих или меня одного? Всё это пронеслось в голове за секунду. На лице Натали усталость сменялась каким-то совсем другим выражением. Смесь досады, раздражения, удивления и, кажется, радости? Ну не был я специалистом по этой части. Никогда. Ни в какой жизни. Так что:
– Бон суар, мадмуазель. Сэт анкор муа. – И совсем тихо: – Же пансе а ву! (Добрый вечер, мадмуазель. Это снова я. Я думал о вас.)
И уже по-русски:
– Пойдемте, погуляем, пожалуйста!
Натали молча повесила халат на крючок у дверей, прошла мимо
